— Счастливы вассалы, у которых такие господа,— снова проговорила Соня,— и благо матери, рождающей таких сыновей, как мой господин, рожденный Иантой. Я не знаю, сочтет ли Совет именно его достойным вести в бой легионы Офира, но если даже во главе лучших воинов будет кто-то другой — самый простой гражданин Ианты с радостью встанет под знамя, поднятое рукой Магистра, и у него будет собственное войско. Как бы ни были велики и сильны гирканские орды, но выступит против них весь Офир, а не только армия.
Монторн глубоко задумался. Щенок-то прав. За Гинмаром пойдут толпы. И если они возвратятся с победой, от его собственной власти не останется камня на камне. Тизар же для него не опасен. Значит, Велда не ошиблась, указав на этого головореза как на самый удачный вариант. С войском он справится, но народ его терпеть не может.
— Кроме решимости победить, нужен опыт,— произнес Монторн.— У Гинмара его нет. У Тизара,— помедлив, добавил он,— тоже.
— Ну и что,— сказал старейшина Маргир,— пока я не был слишком стар, чтобы держать в руках меч, я выдержал сотни битв, в которых
участвовал с детских лет. Я стану советником Гинмара, отдав ему свой опыт.
— А я верю в своего сына,— подал голос отец Тизара, Маннор.— Да, он безрассуден, потому что еще молод, однако время глупых детских бесчинств прошло, чужие подковы грохочут слишком близко...
— Пусть решают боги,— сдался Монторн.— Право выступить первым получит не Гинмар и не Тизар, а тот, кто победит на турнире. Таково мое слово, и да будет так.
* * *
— Как по твоему, Соня, теперь я готов к турниру? — позже спросил девушку Гинмар.
— Нет,— отрезала она.
— Но почему?! Почему? Разве мы с тобой не...
— Потому что я напрасно вступилась за тебя на Совете. Потому что ты вообще не имеешь права идти в бой. Какие легионы, если Нижний Мир все еще силен?! Я же говорила тебе об этом.
Гинмар глухо застонал, сжав руками виски.
— Что же мне делать?
— Откуда я знаю, что тебе делать?
— Но я вернусь с победой.
— А если нет? Разве ты бессмертный? Разве ты неуязвим?
— Я — маг,— напомнил он.— И со мной будет Маргир.
— У гирканцев тоже сколько хочешь магов. Одна сила против другой, и кто возьмет верх, никому не известно.
— Это невыносимо,— прошептал он.
— Да. Ты любишь подобные словечки. И тогда из бойца и героя превращаешься в лужу жидкой грязи, на которую противно смотреть.
— Соня, не надо так. Если бы у меня было еще хоть немного времени! Но Орда уже слишком близко. Правда, не вся. Только головные отряды. Их еще можно отбросить от Офира, дать им такой урок, чтобы они еще долго не посмели сюда соваться. Но Нижний Мир, будь он проклят... Как быть с ним?!
— Набить себе в глотку меруанской смолы и забыть обо всем на свете,— зло усмехнулась Соня.— И никаких больше неразрешимых вопросов.
— Знаешь что... иногда я тебя ненавижу.
— А иногда я — тебя.
Гинмар ударил кулаком по столу с такой силой, что, кажется, весь Риатеос содрогнулся.
— Вот-вот. А еще лучше — головой,— хладнокровно Заметила Соня.— Что, если это прояснит твое сознание?..
— Да чего, демоны разорви тебя, ты от меня хочешь? — крикнул он.— Чего ты добиваешься? Или сама не знаешь?!
— Я-то знаю, а ты нет.
— Говори прямо!
— А если я не могу говорить прямо? Если нас отлично слышит тот, кому не все должно быть известно, что тогда? — в отчаянии произнесла она.
Гинмар замер, вглядываясь в ее лицо.
— Соня... а что все-таки ты сама делаешь с Кровью Демона?
— Стреляю ею из трубочки по воробьям, что же еще. А ты сам-то как полагаешь, Магистр? — Ее сердце учащенно забилось, а в глазах стояла настоящая мольба: «Ну пойми же ты, пойми наконец...»
— Подожди-ка...— Несколько бесконечных минут он молчал; тишина звенела в ушах.
Потом, ни слова ни говоря, Гинмар развернулся и вышел. Соня едва удержалась, чтобы не последовать за ним.
Он вернулся очень быстро.
— Я был в лабиринте. Я понял.
Теперь уже ей пришлось удерживать себя от того, чтобы не броситься ему на шею.
— Тогда пойдем туда вместе,—сказала Соня.
...Зверь умирал. Его существование сделалось непрерывным ожиданием той, без которой он себя не мыслил. Он не знал, что за создание перед ним — человек или нечто иное. Знал только, что оно ему необходимо.
Грозная сила оставила его. Если бы он умел выть и вообще издавать звуки, от этого воя рушились бы стены. Но он не умел.
Черная гладкая плита была покрыта чем-то, подобным каплям росы. Соня коснулась ее, потом взглянула на свои пальцы.
— Что это? — спросил Гинмар.
— Кровь стала слезами,— проговорила девушка.— Как странно, неужели ты способен плакать, Не Имеющий Имени? А может быть, ты наконец решился на то, о чем я тебе говорила?..
Он решился. Теперь даже время не имело для него значения. Чужое время, благодаря которому он жил — и мог прожить еще очень долго, — стало ненужным, когда появилось нечто более ценное и желанное.
Она протянула вперед руки — две пригоршни Крови, сияющей в полумраке, как две пригоршни звезд, добытых с небес. Влага потёкла с плиты на пол.
— Я не могу тебе это отдать,— вздохнула Соня.— Не имею права. Договор с Наолом все еще в силе, и не в моей власти его расторгнуть, а если так, мы не можем заключить новый.
— Это в моей власти,— произнес Гинмар.
— Тогда, если хочешь, употреби эту власть. В моих руках — то, что нужно ему, в его — то, в чем нуждаюсь я.
«Но тварь умрет, отдав тебе время,— подумал Магистр.— Собственного-то у нее нет и не было никогда, она и жила-то, питаясь чужим».
— Хорошо,— сказал он,— я его отпущу.
Бледный от напряжения, Гинмар медленно начал произносить слова заклятия, позволявшего демону вырваться на свободу, препоручая власть над ним другому человеку.
Плита дрогнула и раскололась надвое. Не струйки дыма, а фонтан огня вырвался из-под земли; его обжигающий жар заставил Соню сделать шаг назад; она почувствовала, как трещат волосы на ее голове, но спустя несколько мгновений жар утих настолько, что она смогла разглядеть нечто, не имеющее очертаний и непрерывно меняющееся, бесформенное, ползущее к ее ногам, точно отвратительный гигантский слизень.
Гинмар вскрикнул от отвращения.
— Время,— собрав все мужество, громко произнесла девушка.
«Слизень» засветился изнутри, меняя цвета; от него отделилось что-то вроде туманного облачка, окутавшего ее сплошной пеленой и затем растворившегося в ней, и это переполнило все ее существо, едва не разорвав изнутри.
