— Ты сожалеешь, что убила Сулара? — спросил он.
— Нет. Иначе души моих родителей никогда бы не обрели покоя. Я не могла поступить по-другому. Но теперь ты понимаешь... понимаешь, почему мое сердце навсегда закрыто для любви?
Гинмар не ответил. Он ни в коем случае не мог согласиться с Соней. Эта удивительная женщина не заслуживает столь страшной участи — до конца своих дней прожить с пустым сердцем, запретив себе даже надежду встретить кого-то, способного согреть ее душу. Такую пытку нарочно не измыслишь. Но говорить с нею об этом сейчас было бесполезно. Соня просто не была готова к тому, чтобы услышать его.
И потому приняла его молчание за согласие.
* * *
Уже несколько дней и ночей странное предчувствие терзало душу Кейнкорта. Он давно забыл, что такое неуверенность и сомнения. Сдвинуть с места и вести за собою огромную массу вооруженных людей, каковой была выкованная им в битвах Орда, можно только твердой рукой, будучи совершенно уверенным в себе самом, иначе ты обречен на поражение. Сердце Вождя должно быть из циркона, камня убийц, дабы исполнить предначертанное.
Но теперь его охватило странное ощущение, которое Кейнкорт сперва принял за усталость, и это ему не понравилось. У Вождя нет права уставать или сомневаться. Рано или поздно это заметят. другие, что может привести к смуте в Орде. Он слишком хорошо это знал. Он был душою своих войск. Его мысль была их мыслью; его чувства — их чувствами; его воля — законом для всех. А как же иначе?
Тогда что же теперь случилось с ним? Что за сны посещают его, стоит только смежить веки? Это не его, Кейнкорта,— это чужие и чуждые сны. Но он был не властен над ними — вот в чем дело. Сны жили по своим законам...
Запах перезревших абрикосов в залитом солнцем далеком саду, в благословенной земле детства, где жили люди, которые любили его, отец и мать... Но у Кейнкорта не было таких отца и матери! У него были Гиркания и храм Рыси, Верховный Жрец' и сама Великая Мать... А мертвый мальчик Эйдан не имел никакого права вмешиваться в жизнь Вождя!
Но мертвый мальчик Эйдан про это знать не хотел. Он бунтовал и сопротивлялся. Он и при жизни был не менее упрямым, чем сам Кейнкорт.
Просто он был моложе.
* * *
Говорят, на пороге смерти перед взором человека стремительно проносятся самые важные события его земного пути. Оглядывая прожитую жизнь, Кейнкорт думал о том, что в ней был один день, который действительно в последний миг будет стоять у него в сознании так отчетливо, словно прошел только вчера.
День, в который разом рухнуло все, чем он дышал и жил с самого рождения, и самый смысл его бытия рассыпался в прах. Это не было крушением надежд или поражением. Подобные слова оказались бы слишком слабыми для того, чтобы описать происшедшее.
Когда Верховный Жрец храма Матери Рыси, Йонджун, в присутствии множества замерших в благоговейном ожидании людей возложил руки на его склоненную голову и произнес краткую молитву, призывая Великую Мать, что должна была явить свою волю и дать знак, свидетельствующий о его предназначении (и более всех ждал этого знака он сам, убежденный в том, что сейчас свершится великое чудо), его сердце стучало так сильно, что казалось, ребра хрустят, не выдерживая подобного натиска... и вся жизнь влилась в единый миг неизбежного торжества...
Но мгновения неслись, ожидание делалось невыносимым, а ничего не происходило.
Великая Мать не спешила признать своего сына и возвестить об этом. Люди тревожно и разочарованно загудели, переглядываясь и не понимая, что происходит.
И тогда Она ответила. Но то был совсем не тот ответ, которого он ожидал.
Даже для Верховного Жреца Йонджуна это явилось ударом.
А потом Кейнкорт обнаружил себя — увидел как бы со стороны — распростертым на каменных плитах храма Рыси, бьющимся на них, точно выброшенная на берег рыба, со сбитыми в кровь, судорожно стиснутыми кулаками и выкрикивающим:
— Нет, нет, не-ет!..
Потрму что только он один действительно понял, в чем дело.
Йонджун подошел к молодому человеку.
— Встань, мой мальчик.
— Нет,— сказал он,— отец мой, убей меня. Все кончено.
— Неправда. Эго лишь начало. Не помышляй о смерти; тебе предстоит научиться жить заново, Кейнкорт.
— Как ты назвал меня?!
— Иная жизнь — иное имя, мальчик. Ибо ты — прежний — умер в день сей; и отныне новая жизнь зовет тебя.
Но он не хотел этой новой жизни, однако и впрямь чувствовал себя теперь беспомощнее младенца, едва появившегося на свет.
Но едва ли младенец способен явиться в мир с таким зарядом ненависти и обиды, что рвали на части его душу. Черной ненависти и горькой обиды, выросших на месте вырванной с корнем любви.
Время лечит, и никакая боль не бывает вечной; поначалу острая, точно лезвие клинка, перехватывающая дыхание, подобно порыву ледяного ветра, ударившего в лицо, она постепенно притупляется и делается привычной. Такою, с которой все-таки можно сделать еще один шаг. Потом еще...
Так говорил Йонджун, Верховный Жрец храма Рыси, во второй раз заменивший Кейнкорту отца. В первый раз — тогда, когда подобрал его, бездыханного, на мокрых камнях восточного побережья Вилайета и принес в храм, а после выходил и поставил на ноги; и теперь — когда Кейнкорт сделался человеком без кожи, когда у него болит каждый нерв и разум отказывается вместить всю степень отчаяния.
Да, так говорил Верховный Жрец, но Кейнкорт ему не верил.
— Труднее всего пережить со своей бедой первую ночь. Но я тебя не оставлю. Во вторую ночь станет легче.
Да, Кейнкорт не верил названому отцу и думал о том, что, сколько бы ни минуло ночей, ему легче стать не может.
Но он был юным, здоровым, слава богам, и сильным настолько, чтобы все-таки пережить смерть Эйдана, сына Келемета и Сиэри,— как прежде пережил их собственную, как пережил множество тех, кто был ему дорог; он никогда не ведал слез, которые, не проливаясь, жгли его сердце, точно расплавленный свинец; но теперь и те немногие капли прохладной влаги любви тоже испарились в пламени вечной ненависти, и Кейнкорт, заново рожденный, сделался тем, кем стал— непримиримым и несгибаемым, словно высеченным из гранитной скалы; и даже Йонджун отводил теперь взгляд, встречаясь с пылающим взором этого человека, чьи глаза были как два разящих беспощадных клинка.
* * *
...Но ведь он научился не думать о том дне!.. Кейнкорт попытался взять себя в руки, однако тщетно: воспоминания уже целиком захлестнули его, увлекая за собою все дальше, еще на годы и годы назад, туда, где его жизнь сделала свой первый крутой поворот.
* * *
Они ворвались в дом на рассвете и застали семью Келемета врасплох. Уже понимая, что это конец, Келемет заставил жену разжать руки, судорожно обнимающие младшего сына.
