— Я ошиблась на ее счет, — вздохнула бывшая директриса. — Пожалела!
«Ну да, конечно, пожалел волк ягненка — оставил рожки да ножки!»
— Она пришла ко мне, такая испуганная, несчастная, — продолжала Лапина. — Вот я и подумала, что она — идеальная кандидатка, но Яна вела себя странно.
— В чем же была странность? — поинтересовалась Алла.
— Создавалось впечатление, будто она пришла, просто чтобы перекантоваться чуток.
— То есть она чего-то ждала?
— Я несколько раз подводила Яну к беседе об устройстве будущего ребенка, но она умело уходила от разговора. Не говорила «нет» прямо, поэтому я до последнего надеялась. Когда пришел ее знакомый и рассказал, что Яна снимала квартиру в городе, я удивилась: откуда деньги? Раз у нее все так здорово, зачем она пришла в приют? Но у меня не было причин желать Яне смерти. Когда она пропала, я думала, вернется, ведь идти ей некуда!
Алла и раньше сомневалась, что Лапина имеет отношение к гибели девушки, но сейчас окончательно в этом убедилась. Перед ней сидела беспринципная, корыстная женщина, зарабатывающая деньги на чужом несчастье. Но — не убийца. Алла решила задать бывшей директрисе приюта мучивший ее вопрос:
— Неужели вы не понимали, что ваши действия в отношении будущих матерей не только противозаконны, но и абсолютно бесчеловечны?
— Они пользовались нашим гостеприимством, медицинским обслуживанием, получали здоровое питание и возможность рожать в отличных условиях. За все надо платить!
— Нет, не за все, — возразила Алла. — Благотворительность означает, что вы творите добро без всякой корысти, совершенно бесплатно. Я связалась с вашей учредительницей, проживающей во Франции. Очень милая женщина, надо сказать. Она полагала, что выделяет достаточно большие суммы, чтобы «Дочки-матери» могли предоставлять попавшим в беду женщинам достойные условия существования. Она вылетает в Питер завтрашним рейсом, и я обязательно устрою вам очную ставку. А пока… Уводите, — кивнула она караульному.
За время работы Алла сталкивалась с самыми отвратительными проявлениями человеческой натуры. Ей казалось, что она привыкла, и все же разговор с Лапиной оставил у нее в душе горький осадок. Эта дама искренне полагала, что творит добро, и не понимала, почему не имела права брать за услуги некоторое вознаграждение. Пытаться убедить ее в неправильности такого подхода бессмысленно — она далеко не юна и вряд ли изменит свое мнение. Лапина сожалеет лишь о двух вещах — о том, что потеряла отличный источник дохода, и о том, что попалась!
* * *
— Значит, она сядет? — спросил Мономах.
Алла позвонила ему, так как он просил держать его в курсе. Но она сделала это не только поэтому. Алла всегда была честна с собой, справедливо полагая, что врать собственному «я» — дело неблагодарное. А это самое внутреннее «я» очень сильно хотело повидаться с доктором Князевым.
— Боюсь, Лапину будет не так легко привлечь к ответственности, — произнесла она в ответ на вопрос Мономаха. Они сидели в больничном кафе, где в этот вечерний час было почти безлюдно. — Девушки рожали в роддомах, совершенно официально. За некоторое время до этого их вынуждали подписать отказ от ребенка, и не все делали это против воли. Некоторые только рады были избавиться от бремени, да еще и получить кое-какую сумму денег в качестве подъемных!
— Но ведь в любом случае это называется торговлей людьми, верно? — возразил Мономах. — Разве это не наказуемо?
— Наказуемо, если доказуемо, — криво усмехнулась Алла. — При передаче очередного ребенка нам удалось взять потенциального приемного папашу и его водителя. Папаша все отрицает, и у него хороший адвокат. Зато водитель заговорил почти сразу, и кое-какой материальчик мы все-таки получили. Придется разыскать и других усыновителей и заставить их признаться, что они платили деньги. Сомневаюсь, что эти люди с готовностью станут сотрудничать, ведь они автоматически становятся участниками преступной схемы! Хорошо одно: несколько девушек, включая вашу знакомую, Анну Расулову, догадавшуюся сунуть записку вам в карман, согласились подтвердить, что у них отбирали паспорта. Всего одна призналась, что в последний момент передумала отдавать малыша Лапиной, но та выставила ей счет в двести пятьдесят тысяч рублей, который девушке пришлось бы оплатить за нахождение в приюте и, как выразилась директриса, в качестве неустойки уже найденным усыновителям. Девушка понимала, что не сумеет расплатиться, да еще и ее документы находились у Лапиной, как и письменный отказ от ребенка, который директриса предусмотрительно оформляла заранее. Если бы жертве аферы вздумалось отправиться в полицию, Лапина предъявила бы документ, а также договор, в котором значилось, сколько именно денег получает роженица за продажу младенца. Зная, чем это грозит, вряд ли кто решился бы на такой радикальный шаг! Кстати, имя Лапиной не фигурирует ни в одном документе, а потому полиция вряд ли занялась бы ею всерьез: по всему выходило бы, что молодая мамаша одна, без посредников, совершила сделку по продаже ребенка.
Они немного помолчали. Мономах вертел на блюдце кофейную чашку, а Алла завороженно наблюдала за его руками. Это были руки музыканта — узкие ладони, длинные пальцы с обстриженными под мясо ногтями. Его рабочий инструмент. Руки Мономаха сильно контрастировали с простоватой в целом внешностью, которая тем не менее вызывала симпатию и доверие. Доктора Князева никто не назвал бы красавцем-мужчиной, однако у него было все, чтобы нравиться противоположному полу: круглые серо-голубые глаза, умеющие улыбаться даже тогда, когда лицо хранило серьезное выражение, подвижная мимика и, что немаловажно, отличная, крепко сбитая, хоть и довольно компактная, фигура — доктор был не слишком высок. Алле он казался самым привлекательным мужчиной на свете, и она с удивлением открывала в себе давно забытые чувства, с которыми, как она думала, простилась навсегда.
— А как насчет Яны? — прерывая молчание, задал вопрос Мономах. — Что-то удалось прояснить?
— Похоже, Лапина не знает, кто, помимо бывшего сожителя, мог желать ей зла.
— Значит, все зря? — вид у Мономаха был расстроенный.
— Ну почему же зря? С вашей помощью мы раскрыли преступную схему по продаже детей.
— Бросьте, я же ничего не сделал! — отмахнулся он.
— Неправда! Если бы не вы, мы могли и не взяться за Лапину…
— Знаете, о чем я думаю?
— Вы думаете, что закрыли один из немногих приютов для женщин и теперь им некуда будет обратиться?
Мономах изумленно уставился на собеседницу.
— Нетрудно догадаться, — вздохнула она. — Но нужно смотреть правде в глаза: «Дочки-матери» отличались от настоящих приютов точно так же, как детский летний лагерь отличается от Освенцима, поэтому жалеть тут не о чем! Я говорила с учредительницей приюта. Она разочарована и обижена, ведь она тратила кровно заработанные деньги на то, чтобы помогать другим. Думала, что делает полезное дело.
— Идея-то была хорошая, но исполнение, как обычно, хромало! — горько усмехнулся Мономах.
