Но так как полиция могла действовать на лицо, подпавшее ее разбору, сама, без всякого посредства, а суд не имел исполнительного органа, то полиция или вообще исполнительная власть, в понятии общества, стояла как-то выше суда.
Верховенство полиции над судом в особенности выразилось в Петербурге и вообще в столицах, где представителями полиции были: управы благочиния, обер-полицмейстеры, генерал-губернаторы, Министерство внутренних дел и, наконец, и в важных случаях — III отделение собственной Его Величества канцелярии, то есть жандармское управление.
Притом Министерство внутренних дел и III отделение по отношению ли лиц, бывших во главе сих управлений, или по другим обстоятельствам, в понятии современников стояли, как-то ближе к государю императору, чем Министерство юстиции. Это последнее всегда и во всех случаях хотя указывало и держалось законного порядка, но, несмотря на это, и означенные управления, при неразграничении в точности законом предметов ведомства суда от их круга обязанности, считали себя вправе прибегать то к тем, то к другим мерам и были правы по духу времени. Вот почему эти управления, не стесняясь взглядов Министерства юстиции, очень часто позволяли себе прибегать к разным исключениям из общего порядка дел судебных.
Последствием сего было вмешательство в дела суда, который потому и являлся каким-то слабым орудием в отправлении правосудия, а потому в глазах всех, да и на самом деле он был несамостоятельным. Всем этим мы не хотим сказать, что в прежнее время вмешательство администрации и прочих властей в дела суда имело какую-нибудь злонамеренную или корыстную или вообще недостойную цель. Нет, мы говорим, что в понятии прежней администрации и тех властей старый суд по своим формам и порядкам не представлял собой обеспечения, а потому, по их мнению, им самим и нужно было прибегать к исключительным мерам.
Меры эти были очень разнообразны: они состояли или в учреждении разных комиссий, на коих возлагали отправление разных функций суда, или в назначении следствий по делам судебным, или в командировании лиц несудебного ведомства для наблюдения за судебным делом, или в истребовании объяснений от лиц, служащих в суде, помимо властей судебного ведомства, и т. д. Всего не перечтешь.
…В подтверждение того, что в прежнее время администрация считала себя превыше юстиции, расскажу из многих еще один случай.
Я, как чиновник, командированный от Министерства юстиции для занятий в Министерство внутренних дел, представлялся бывшему тогда в последнем министру, Сергею Степановичу Ланскому.
Разговаривая со мной, Ланской спросил меня: «Ну, что ваш граф Виктор Никитич? Все судит да рядит, — а мы все-таки будем ездить по-своему». При этом Ланской, раскрыв два пальца правой руки и образовав из них рогульку, положил ее на один палец левой руки, а потом, поднимая и опуская ее несколько раз, делал движения наподобие конного ездока. «Вот так, вот так, — твердил, улыбаясь, добродушный министр, — мы ездим на вашей юстиции».
Анекдот сам по себе пустой, но характеризующий, что такое в прежнее время была юстиция и как на нее смотрела высшая администрация.
С своей стороны, III отделение, при шефе жандармов графе А. Х. Бенкендорфе, графе А. Ф. Орлове и других, состоя под ближайшим управлением генерала Леонтия Васильевича Дубельта, преследовало, по своим понятиям, кажущееся зло и, стремясь к добру, отправляло во многих случаях, ничем не стесняясь, функции судебных мест.
Так, оно определяло вины лиц по делам не политического свойства, брало имущество их под свою охрану, принимало по отношению к кредиторам на себя обязанности администрации и входило нередко в рассмотрение вопросов о том, кто и как нажил себе состояние и какой кому и в каком виде он сделал ущерб.
…В особенности III отделение в прежнее время зорко следило за действиями бывших тогда поверенных или адвокатов. Редкий из них не побывал в III отделении для объяснений с генералом Леонтием Васильевичем Дубельтом. Имя его у всех людей, не служивших и занимавшихся вольным делом, было на языке.
Малейшая жалоба со стороны клиента на недобросовестность адвоката или поверенного, была ли она ложная или справедливая, — все это было излюбленным предметом генерала Дубельта. Некоторые из них подвергались высылке из города, а другие, под страхом подобных наказаний, искали себе покровительства, записываясь для виду и счета на службу.
Впрочем, вообще звание адвоката, как защитника по делам, в прежнее время не пользовалось общественным уважением. Оно не было чтимо и правительством. Это последнее как-то считало, что все граждане силой закона и установленным порядком достаточно ограждены.
В подтверждение сего расскажу весьма знаменательный случай.
В г. Москве в царствование императора Николая Павловича был генерал-губернатором светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын.
Князь этот зачастую приезжал в Петербург, где жила его мать, княгиня Наталия Петровна Голицына (moustache), сестры: графиня София Владимировна Строганова, владелица дома у Полицейского моста, и Екатерина Владимировна Апраксина.
Вот в один из таких его приездов к сестре Софии Владимировне, в доме и семействе которой я жил, я слышал от него следующий рассказ.
«Вскоре после моего назначения в Москву, — говорил князь, — ко мне принесли массу протоколов местной уголовной палаты для утверждения.
В этих протоколах определялась торговая казнь — через палачей на площадях. Таковые протоколы, по существовавшим правилам, не прежде приводились в исполнение, как по утверждении оных генерал-губернатором.
Выслушав объяснения докладчика об этих протоколах, — продолжал князь, — я спросил его: с какой стати мне, лицу, облеченному только высшей административной, а не судебной властью, без всякого убеждения о том, правильны ли решения палаты или нет, приходится утверждать эти кровавые протоколы?
Само собой разумеется, докладчик указывал на законы, но я — сказал князь, — остался при своем и протоколов не подписал.
Обстоятельство это дошло до сведения государя, и вот при одном моем представлении ему он меня спросил: что это значит?
Я объяснил, что ввиду отсутствия защиты о вине подсудимого при моих обязанностях, по званию генерал-губернатора, мне невозможно обсудить правильность решения палаты, а потому просил устранить меня от подписи и утверждения тех протоколов.
— У тебя есть прокуроры и стряпчие, — возразил государь, — чтобы судить о правильности решения.
— Нет, государь, — позволил я себе сказать, — прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, — тут нужны адвокаты.
Государь при слове «адвокаты» видимо нахмурился и сказал: «Да ты, я вижу, долго жил во Франции, и, кажется, еще во время революции, а потому неудивительно, что ты усвоил себе местные порядки. А кто, — продолжал государь говорить громко, — кто погубил Францию, как не адвокаты, вспомни хорошенько! Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие?! Нет, князь, — заключил государь, — пока я буду царствовать — России не нужны адвокаты, без них проживем. Делай то, что от тебя требует закон, более я ничего не желаю».
