– К чему же ведет он это сватовство?
– К чему? Да вот к чему: этот граф босяк – завидный жених для такой бедной сиротки, как ты, моя птичка. Он – предпоследний представитель, хотя и по боковой линии, богатейшего, некогда рыцарского рода остзейских графов Нейгофов, и – представь себе! – сам ясно не знает этого. Что? Понимаешь, в чем тут суть?
– Смутно, милый…
– Какая ты несообразительная! Семья много лет тому назад отказалась от этого графчика, а он, чтобы выразить свой протест против отвергнувших его родственников, не нашел ничего лучшего, как удариться во все тяжкие. Со ступеньки на ступеньку он быстро опустился на дно, да и застрял там… Чу! Кто-то идет сюда… Не надо, чтобы нас видели так близко друг к другу!
Куделинский отстранился от Софьи Карловны и принял вид ведущего светскую беседу молодого человека.
В гостиную вошла Маша, горничная Козодоева.
– Барышня, – сказала она, кланяясь Станиславу Федоровичу, – меня к вам Евгений Николаевич прислали. Велели сказать, чтобы вы подождали их у себя… Они придут к вам, как только кончат разговор с гостем.
– Чудное что-то такое, что и в толк не возьму! Барин вовсю смеется, а их гость так и заливается, плачет.
– Вот как? – воскликнул Станислав Федорович. – О чем же это?
– А этого, барин, я уже знать не могу, – чудно только… Да, барышня, Евгений Николаевич велели сказать, чтобы вы не беспокоились, к ним не приходили, они сами к вам пожалуют, меня же до утра отпустили.
– Как это до утра? – спросил Куделинский.
– А так, я накрыла на стол, подала все, что следует, а Евгений Николаевич вышли ко мне, целковый дали и говорят: «Ступай, Марья, гуляй до завтрашнего радостного утра, ты мне не нужна и помешать можешь». Только вот приказали к вам зайти и предупредить.
Глаза Куделинского вдруг блеснули зловещим огоньком.
– Ну, идите, Маша, – сказала Софья Карловна, – веселитесь.
– Покорнейше благодарим, – поклонилась Марья. – Только как же вы-то останетесь, барышня, одне?.. Ведь вашу Настю в больницу отправили. Прикажите, я останусь.
– Не нужно, не нужно! Зачем я буду лишать вас нескольких часов свободы? Я как нибудь устроюсь. Идите, не беспокойтесь обо мне.
Марья чуть подумала, потом, что-то сообразив, посмотрела лукавым взглядом на молодых людей, поклонилась и вышла.
Куделинский после ее ухода вскочил и забегал из угла в угол по комнате.
– Что с тобой, Стасик? – тревожно спросила Софья Карловна.
– Так, ничего, Соня… Мысль тут одна… понимаешь: мысль! Если ее осуществить, она всю нашу жизнь по-иному повернет… Соня, ты любишь меня? Веришь мне?
– Что за вопросы, Стася! Разве ты не знаешь сам?
– Знаю, уверен! Давно уже мы не чужие друг другу. Соня, голубка, если ты веришь мне, – то должна исполнить-то, что я скажу тебе сейчас.
– Все, милый, исполню, все. Приказывай.
– Выйди замуж за этого графа.
На лице Софьи Карловны отразились и ужас, и удивление.
– И ты, как он!.. И ты желаешь этого?..
– Да, да! Желаю, прошу, требую… Так нужно, нужно для нашего будущего счастья: твоего и моего. Ведь ты же сказала, что веришь мне. Только мы этого Козодоева отшвырнем с нашей дороги, и будем правы: ведь Козодоев хлопочет о том, чтобы завладеть огромным наследством, которое не может миновать этого босяка графа, и через тебя он завладеет им. Ты будешь графиней Нейгоф, этот твой муж ровно ничего не стоит как человек, стало быть, распорядительницей его богатства будешь ты, а через тебя – Козодоев. Вот он куда метит! Но если приносить такую жертву, так приносить ее для себя, а не ради алчного старикашки. Зачем же будущим богатствам этого босяка графа попадать к Козодоеву? Пусть они попадут к нам! Слушай, Соня… Ты меня любишь, а я – бедняк, нищий, без всякой возможности разбогатеть. Если твоя любовь – не ложь, – то ты принесешь эту жертву ради меня… Что, Соня? Что ты мне скажешь?
– Боюсь, – пролепетала Софья.
– Кого? Этого аспида Козодоева? Положись на меня – я все устрою. Все! Козодоев будет безопасен… Что такое там, за стеной? Ведь это у Козодоева!
До слуха Куделинского и Софьи Карловны из соседней квартиры донеслись приглушенные крики и шум борьбы.
– Да, да! – испугалась Софья Карловна. – Что там такое?
– Пусть их! – злобно засмеялся Куделинский. – Мы здесь – одни, они там – одни… Да чего ты испугалась? Ну вот, все там и стихло… видишь, как скоро. А, право, интересно бы знать, что у них вышло?
А в кабинете Козодоева произошла такая сцена.
Предложение Евгения Николаевича произвело на Нейгофа вовсе не-то впечатление, какого ожидал старик.
– Так вы только за этим и привезли меня сюда? – неестественно спокойно спросил граф, когда Козодоев смолк.
– За этим, за этим. Разве плохо?
– И вы осмелились сделать мне подобное предложение?
– Вот удивительно! Отчего же мне его не сделать? Для вас тут может выйти очень выгодное предприятие.
Нейгоф стоял перед стариком, пронизывая его сверкающими взорами. Он уже не плакал, но был страшен в своем гневе и безобразии.
– Мои предки… – начал он.
– Оставьте эту музыку! – цинично-хладнокровно перебил его Козодоев. – Ваши предки, может быть, какой-нибудь там Рим спасли, а вы-то что такое? Ничтожество из ничтожеств! Грязь смрадная! А тоже… предки…
– Молчать! – загремел Нейгоф. – Не смей говорить о том, что тебе не дано… Да, я – грязь, ничтожество, но кто это «я»? Я – Минька Гусар, с кобрановских огородов, а не граф Нейгоф. За одиннадцать лет ты первый осмелился назвать меня этим именем. А оно стоит так высоко, что я не позволю оскорблять его… Я, Минька Гусар, – весь твой. Бей меня, топчи, унижай как угодно, я все снесу, а графа Нейгофа оставь… Я стал грязью, но не запятнал этого имени, не запятнал и не запятнаю! Я не отдам его неизвестно кому… Не отдам ни за что!..
– А ведь хороша невеста-то? – опять перебил его Козодоев. – Коснись меня такой случай, я о всех предках бы позабыл… Да и кто же это тебе, ваше сиятельство, сказал, что она недостойна стать твоей супругой?
– Позорное предложение – вот кто!
– Какое там позорное! Садись-ка да опрокинь еще рюмочку.
Нейгоф с презрением посмотрел на Евгения Николаевича.
– Сейчас же выпустите меня! – грозно произнес он.
– Это еще куда? Ан не пущу, – преградил ему дорогу Козодоев, – ежели не лаской, так силой не пущу.
Граф с яростным воплем кинулся на него. Старик смело выдержал напор. Но бешенство удвоило силы Михаила Андреевича. Козодоев отлетел от двери, а граф торжествующе выбежал из кабинета.
VI
Кровавое дело
Маша вернулась домой рано утром. Дом, где жил Козодоев, был старой постройки особняк с двумя ходами и несколькими свободно размещенными флигелями.
