– Да! Это надо признать…
– И все просто. Вам, пожалуй, не отвертеться, если бы не мы. Только мы – я, Савчук и Пискарь, да еще трое молодцов – в царство пробрались и спрятались там. Когда Юрьевский вас в жертву начал приносить, мы тут как тут. Стоп, дескать, машина, задний ход!
– Но что я перенес, что перенес!
– Зато интересно было.
– Да, я, привыкнув к обстановке, испытывал больше любопытства, чем страха.
– Вот то-то и оно! В наш серенький век подобные встряски не лишни.
– Только не дай бог никому оказаться на моем месте!
– Конечно! Поди, ножа-то здорово испугались?
– Да. Но вот что, Мефодий Кириллович, вы должны разъяснить мне. Я дважды в этом, как вы называете, царстве видел Веру.
– И я тоже, – невозмутимо ответил Кобылкин.
– Мало того, что видел, я слышал ее голос.
– И я тоже. Только Вера Петровна была не живая, а кукла.
– Но этого не может быть! Ведь голос…
– Что же из того? Вы музыку, пение слышали еще?
– Слышал… Это что же было?
– Эдиссоновы штучки! Фонографчики, граммофончики, только хорошие, а не такая дрянь, какую теперь продают… Поняли?
– Но ведь это и в самом деле – сказки Шехерезады!
– Верно! Чего на свете не бывает! Подробно при понятых все обозревали, не один я. Хотите, протокол осмотра покажу? И куклу, и инструменты могу показать, как вещественные доказательства, они были арестованы, только ничего не понадобилось. Жрец-то, – то есть Иван Афанасьевич Юрьевский, отбился от нас, вырвался да перстенек – помните? – с драгоценным ядом, что ему с Гардиным службу сослужил, ко рту. Отнять не успели: ну, понятно, окочурился. Вся эта история закончилась без огласки, единственного виновника решено было схоронить тайно. Только «дело» о нем есть. Да и потом, мы подумали, что завещание покойного, если его объявить сумасшедшим, будет оспорено, а в нем много доброго. Вот вам и все. Можете совершенно спокойно бракосочетаться, теперь вашему счастью никто не помешает.
Николай Васильевич внимательно посмотрел на Кобылкина. Перед ним был обыкновенный человек с добродушным, немолодым лицом, на котором и особого ума не отражалось.
– Как мне благодарить вас, Мефодий Кириллович, – тихо произнес Твердов, – не знаю.
– Не стоит никакой благодарности, – ответил тот, – так сказать, все это по обязанности службы. Жалованьишко – хе-хе-хе – за это получаем. Благодарить не благодарите, не ругайте только, а то ведь нашу профессию многие любят бранить. Очень рад, что смог удовлетворить ваше вполне понятное любопытство.
Кобылкин встал. Твердов понял, что беседа закончена.
– Я надеюсь, что вы будете на нашей свадьбе? – сказал он.
– Нет, зачем же! Теперь, думаю, все благополучно будет, так что мое присутствие представляется совершенно излишним.
– А я очень прошу вас об этом. Ведь и Вера, и я многим обязаны вам. Я прошу!
– Хорошо-с. Посмотрим, – без прежней приветливости ответил Кобылкин, стоя перед Твердовым в выжидательной позе.
– У меня есть еще одна просьба, – сказал Твердов.
– Готов служить, чем могу, – последовал ответ.
– Мне хотелось бы поблагодарить этих добрых, самоотверженных людей: Савчука и Пискаря.
– Увы-с! Они заняты поручениями, и их теперь здесь нет. Имею честь кланяться!
Твердов вышел несколько обиженный таким окончанием их долгого разговора. Но, поразмыслив, понял, что для Кобылкина, Савчука и Пискаря он и окружавшие его были, в сущности, чужими людьми. Когда потребовалось, они заботились о нем больше, чем о себе, даже жертвовали собой, когда же опасность миновала, и все обязанности были выполнены, с ними вместе кончились и личные отношения.
Впрочем, Кобылкин не выдержал своей строго официальной роли. Он не был на свадьбе Николая Васильевича и Веры, но зато их первенец зовет его крестным папой, а дочка – крестница Василия Андреевича Савчука. Теперь Николай Васильевич ждет появления нового жителя нашей планеты, и уговорил Александра Константиновича Пискаря стать его кумом. Это единственное, чем он смог отблагодарить самоотверженных людей, которым был обязан своей жизнью и счастьем.
