– Господа, отвезите его. Да, надо вызвать по телефону казенный мотор.
– Зачем, – возразил Остоич, – внизу ожидает господина Юнгшиллера его собственный автомобиль.
– А, тем лучше…
19. Наконец-то
На Шестнадцатой линии Васильевского острова, у Малого проспекта, жила в старом каменном доме вдова чиновника Мария Тихоновна. Жила тем, что сдавала комнаты, имея приходящих нахлебников.
И жильцов и нахлебников Мария Тихоновна, сама жарившаяся целыми днями у плиты, кормила на убой, – все свежее, сытное, вкусное. Вряд ли эта почтенная полная женщина имела какую-нибудь корысть, ибо аккуратными плательщиками Господь Бог ее вовсе обидел. И если б не вдовья пенсия, сводить концы с концами было бы трудно.
Жили у Марии Тихоновны главным образом юные художники-академисты, богатые надеждами и бедные кошельком. Они расплачивались этюдами гораздо охотнее, чем кредитными бумажками. Вот почему увешаны были все стены у Марии Тихоновны этюдами будущих Рафаэлей, Брюлловых, Семирадских и Репиных.
Являлся случайный покупатель – Мария Тихоновна продавала охотно работы своих бывших жильцов и нахлебников. Иногда средь этой посредственной ученической живописи, а то и совсем тусклой мазни попадались ярко талантливые вещи.
Вот на какой почве, на любительской, познакомилась вдова коллежского асессора Мария Тихоновна Черепкова с тайным советником и «персоною» Леонидом Евгеньевичем Арканцевым.
Леонид Евгеньевич купил у нее два этюда умершего – спился и сгорел – пейзажиста Ульянина. В тот же день Арканцев забыл о существовании полной женщины с немолодым, но в таких добродушных морщинах лицом. Но когда настало время допросить Забугину и Вовка опять был командирован за нею в штаб дивизии генерала Столешникова, возник вопрос: где спрятать Веру Клавдиевну до поры до времени? Леонид Евгеньевич вспомнил про вдову коллежского асессора. Вспомнил ее квартиру.
Деревянная лесенка чуть ли не прямо из столовой поднималась в уютную мансарду, если и не с верхним, то, во всяком случае, с косым светом. Большое окно было расположено под углом вместе с наружной стеною. Эта неправильность и сообщала какой-то артистический уют большой, увешанной этюдами комнате, с широким турецким диваном.
– Там до того тихо, уединенно и такой мягкий, ровный свет, что она успокоит свои нервы, – сказал Леонид Евгеньевич Вовке.
И вот почему прямо с вокзала помчал «ассириец» Веру Клавдиевну в закрытом автомобиле на Шестнадцатую линию.
Дав Забугиной отдохнуть, устроиться, Леонид Евгеньевич на другой день заглянул в мансарду и пробыл там часа два в беседе с Верою.
Уходя, сказал, напоследок:
– Мой вам совет, Вера Клавдиевна, недолго, неделю всего, потерпеть надо… Никуда не показываться, не выходить… Для вашей же личной безопасности. Все эти дни будут у вашего подъезда дежурить опытные агенты. Если у вас есть какое-нибудь желание, просьба, поручение – скажите: все будет сделано…
– Я хотела бы навестить короля Кипрского… Он стар, хворает, одинок… Так хотелось бы его проведать – утешить…
– Подождите несколько дней. Ваше появление в этих меблированных комнатах будет донесено куда следует, и мы раньше времени вспугнем этих господ… Что же касается короля Кипрского, Криволуцкий сегодня же съездит к нему, скажет о вас, что вы целы, невредимы, горячо желаете его видеть, и о результатах сообщит вам, не по телефону, – здесь нет телефона, – заедет лично…
Беседа с Арканцевым относительно успокоила Веру. Она узнала от сановника, что по наведенным справкам, Загорский здоров, без особенного труда и лишений переносит свой плен в старом венгерском замке под Вейскирхеном.
В тихих, спокойных сумерках мансарды с глядевшими со стен этюдами казалось Вере, что Дмитрий, такой бесконечно далекий, никогда не вернется и она никогда его не увидит… И она горячо, вся в слезах, вся – один порыв, молилась, прося у Бога чуда, прося невозможного…
Невозможного… Этот Вейскирхен, о котором она никогда не слыхала и который вырос для нее теперь во что-то грязное, пугающее, мнился где-то в таких недостижимых далях, чуть ли не на краю света…
Но вот чудо свершилось… И так нежданно-негаданно…
Вера прочла в газетах об удачном побеге Дмитрия. С трепетом ждала новых, свежих газет, новых подробностей. И, несмотря на очевидность успеха, какое-то жуткое, мнительное чувство изверившейся, настрадавшейся девушки внушало, что радость преждевременна и может еще что-нибудь случиться, роковое, неотвратимое…
И, терзаясь, перечитывала без конца сухие агентские телеграммы. Так прошло дней пять-шесть с появления первой заметки, первой весточки из Бухареста.
Звонок там, внизу. Шаги по деревянной лестнице. Стук в дверь.
– Войдите…
Вошел «ассириец», смущенный, радостный, с бегающими глазами…
– Ну, как поживаете, дорогая, как вы себя чувствуете?..
– Как я себя чувствую? – улыбнулась девушка. – Вот этим только и живу! – указала на пачку смятых газет.
– Да, относительно побега Дмитрия Владимировича. Молодец, удачный побег! Я думаю, с минуты на минуту должен прибыть в Петербург…
– Ах, я так изверилась, я ничему не верю… Больно, мне больно…
– Позвольте, но нельзя так не верить очевидности! Человек благополучно скрылся, очутившись на дружественной территории, а сейчас, вероятно, мчится по родной земле.
– Мчится… А помните, как мы с вами тогда «мчались» в штаб дивизии?..
– Ну, хорошо, а если бы Дмитрий Владимирович приехал?.. И вы его увидите собственными глазами, тогда поверили бы?
– Странный вы… Что с вами? Глаза, блестят… Чем взволнованы?..
– А тем, что Дмитрий Владимирович здесь! Здесь, внизу, ждет!..
– Что вы говорите? Этого не может быть…
– Говорю то, что есть на самом деле… Но вы за последнее время так разнервничались! Я боялся вам показать его вдруг, внезапно…
– Где же он, где? – бросилась она к дверям.
«Ассириец» незаметно исчез – теперь он здесь лишний, совсем лишний.
Быстро, быстро бегущие шаги… Сильным объятием подхватил Загорский слабеющую Веру.
– Ты, Дима, ты? – только и могла вскрикнуть, чувствуя, что темнеет в глазах, подкашиваются ноги…
И бессознательно проводила руками по его лицу, словно не веря, как слепая, которая хочет убедиться, действительно ли это перед нею черты любимого, дорого человека…
20. С узлом на спине
Третий эскадрон второго кирасирского полка Марии-Луизы вместе с полусотнею велосипедистов и полуротою гренадеров занял баронское имение Лаприкен. Шписс, точно близких родных, встретил желанных гостей…
Кирасиры, как на параде, щеголяли в своих тяжелых медных касках, в тяжелых сапогах с раструбами и варварскими звездчатыми шпорами.
