Елена Матвеевна всегда холила себя, отвоевывая у времени красоту и уходящую молодость. Когда на ее горизонте появился Хачатуров, она удвоила культ своего тела, обратившись к услугам Альфонсинки. Теперь же, с появлением на горизонте соперницы, Лихолетьева ежедневно проводила на Конюшенной два-три часа.
Обе исполинские шведки, меняясь попеременно, массировали ее, а чтобы время не уходило понапрасну, мадам Карнац ухаживала за лицом Елены Матвеевны. Прикладывала какие-то особенные компрессы, надевала резиновую маску, пропитанную какими-то мазями. Бюст затягивался, словно в кирасу, в гуттаперчевый корсет, чтобы сообщить грудям упругость и чтобы не отвисали.
Словом, Елена Матвеевна приняла вызов. Мадам Карнац на седьмом небе! Во-первых, чрезвычайно выгодная клиентка, а во-вторых, самое главное, благодаря такой интимной зависимости, Лихолетьева должна, охотно или неохотно, все равно, пойти ей навстречу в делах.
Однажды, когда Елена Матвеевна сидела в институте, откинувшись на гигиеническом кресле, сидела в красно-коричневой маске, такой зловещей, как будто кожа с лица была вся содрана, мадам Карнац, улучив момент, подъехала к ней:
– Экселлянс… у меня есть к вам одна просьба, для вас это не трудни. Се не па дифисиль! У меня есть один человек… Это очинь большой патриот, у него есть одна очинь полезни поставка для войны… Пур ля гер… Это очинь вигодни…
Большие светлые глаза прямо и жестко смотрели в разрез коричневой маски на Альфонсинку.
Елена Матвеевна молчала. Женщина-шарик в бархатном платье немного смутилась…
– Уверяй вас, экселлянс, это очинь чисти дело… Се тре, тре патриотик…
– Мадам Карнац, нас никто не слышит?
Альфонсинка подкатилась к одним дверям, к другим, понюхав, назад вернулась.
– Никого, экселлянс… Персонн!..
– Вот что скажите, мадам Карнац, у вас бывает Искрицкая?
– Какой Искрицки? – спросила Карнац, выгадывая время и соображая ответ.
– Не притворяйтесь, пожалуйста… Искрицкая – одна известная артистка, – и, желая пресечь колебания Альфонсинки, Елена Матвеевна продолжала: – Если ее нет в числе ваших клиенток – очень жаль…
– Ну, да! Мэ уй, экселлянс! – обрадовалась Альфонсинка. – Она бивает в мой институт… Се не па зюн дам дю монд… но это очинь порядочни женщин, тре комильфо!
– Что вы ей делаете?
– Я ему деляи лицо.
– Скажите, вы очень заинтересованы провести «патриотическую» поставку вашего знакомого?
– Конечни! Я бедни женщин, и я хочу маленький приватный заработок, маленький сюплеман…
– Я берусь вам помочь, но… с одним условием.
– Пожалюста, пожалюста, экселлянс, говорит!..
– В вашей работе возможна оплошность… Ну, рассеянность, что ли… Раз вы делаете госпоже Искрицкой лицо, вы можете перепутать крем, или мазь, или компресс, я уж не знаю что, словом, вы меня понимаете?.. Вчерашняя красавица – сегодня может подурнеть… Какая-нибудь злокачественная сыпь, какие-нибудь лишаи…
Холодно, испытующе смотрели глаза на фоне красно-коричневой маски, ожидая ответа…
16. Женщина на букву «С»
Вслед за телеграммой о бегстве Забугиной, так всполошившей Елену Матвеевну, что эта величественная дама вышла из своего обычного олимпийского равновесия, Юнгшиллер получил другую шифрованную депешу, более успокоительного свойства…
«Беглянку поймали. Водворена вновь на место прежнего заточения».
А затем «надежный» человек привез от Шписса обстоятельное письмо. Содержанием его Юнгшиллер поделился с Урошем.
– Я думал, что нам окончательно не везет и старый немецкий Бог, о котором так хорошо говорил кайзер Вильгельм, отвернулся от нас! Действительно, целый ряд неудач. Гибель моторной лодки, Забугина, чуть не выдавшая всех нас с головой, и, наконец, ее попытка к бегству.
Противная девчонка. Но и здесь, благодарение Богу, нам помог случай. Это колоссально! Все шло удачно. Мерзавец латыш повез ее в Гольдинген из корчмы Азен, и вот они были уже в трех верстах от Гольдингена. Понимаете, всего в трех верстах. Надо же, что в это время самое навстречу едет верхом курмаленский помещик Сильвио фон Бредерих, большой приятель Шписса и барона Шене фон Шенгауза. Имение Бредериха – в двух верстах от Гольдингена. Очень хорошее имение – Курмален. И вот Бредерих видит на подводе какую-то женскую фигуру, закутанную в старую кофту. Он знал о существовании в Лаприкене девицы Забугиной и даже видел ее мельком, – Шписс показывал…
Бредерих поступил, как добрый немец. Остановил бричку, вытянул хорошенько стеком негодяя-латыша и допросил беглянку… С первых же слов и с первого взгляда убедился он, с кем имеет дело… Но вы представьте себе, до чего эта девчонка набралась храбрости! Соскочила, думая убежать. Тогда Бредерих крикнул конюху – его сопровождал конюх… Они вдвоем крепко связали ей руки и бросили на дно рабочей фурманки из Курмаленской экономии. Сверху посыпали ее сеном, соломой и таким образом доставили назад в Лаприкен. Шписс был вне себя от радости. Латышу влетело. Шписс обещал выгнать его из корчмы, так как Азен принадлежит Лаприкенскому имению. Для этой негодной девчонки установлен более суровый режим, тюремный. Вот, я вам доложу, история! Что вы скажете?
– Ничего! Меня только одно удивляет: к чему столько возни и страхов? Отчего сразу не покончить с такой компрометирующей свидетельницей? – испытующе смотрел Урош на собеседника своими глазами-буравчиками. Юнгшиллер пожал плечами, пустив клуб сигарного дыма.
– Знаете, это тоже рискованно! Куда же вы денете труп? Послать ее в чемодане наложенным платежом – это очень возможно в бульварном романе… А в жизни? Кроме того, необходимо несколько соучастников. А в наше время ни за кого не поручишься. К тому же скоро весь Прибалтийский край займут германцы. Девица там и останется, – махнул рукой Юнгшиллер, словно рисуя этим жестом всю дальнейшую участь Забугиной.
– Как фамилия этого помещика?
– Который задержал? А вам на что?
– Странный вопрос. Во-первых, вы уже назвали его, а во-вторых, такие надежные люди могут нам всегда пригодиться… Я могу, например, в любой момент очутиться в тех местах… И, разумеется, первым делом…
– Адресуетесь к нему… Вы правы! Сильвио фон Бредерих, усадьба Курмален. О, это молодец, я вам доложу. Его брат и теперь служит в померанских уланах. Он часто гостил у Сильвио и знает местность, как собственную ладонь… Кроме того, вплоть до самого объявления войны в Курмалене под видом рабочих находилось несколько германских офицеров-топографов… Если б вы его видели! Шире меня в плечах, огненная борода.
«Бредерих, Курмален», – мысленно заучивал Урош.
– Кстати, – вспомнил Юнгшиллер, вас видели на днях выходящим от полковника генерального штаба… Там, на Лиговке… Что это значит?
– Я вас, господин Юнгшиллер, должен спросить, что это значит? Контршпионаж? Вы поручили следить за мной?
