– Я ничего никому не поручал, но, согласитесь, я должен знать, что делают мои агенты? Я вам больше скажу, – мне известно, что вы бываете в сербском посольстве.
– Ваши сведения совершенно правильны. Да, я бываю у полковника на Лиговке. Да, я бываю в сербском посольстве… Что же из этого? Вы должны хвалить меня, за мою разностороннюю осведомленность, а не язвить какими-то подозревающими упреками.
– Виноват. Вы правы, как и всегда… Чем лучше мы знаем наших врагов, тем… и так далее… Не правда ли?
– Я полагаю. Это азбука всякой разведки. Если б я не утратил давным-давно способности удивляться, я удивился бы вашей наивности.
– Ну, будет, будет… – сконфузился Юнгшиллер. – Я действительно сказал не подумавши. Но бросим это…
К весне назревают серьезные события, очень серьезные события, и вот когда пригодится голубиная почта. Помните, я всецело в виду имею вас.
– Я уже вам сказал, что дело это, которое изучил и знаю, беру на себя. Можете располагать мною.
– Говорят, надо очень мелко писать?
– Так мелко, что лицо читающее вооружается лупой. Текст я беру на себя. Ваш покорный слуга – каллиграф. На клочке пергамента, величиной с почтовую марку, я вмещаю около пятидесяти слов.
– Около пятидесяти! Но ведь это же колоссально! Это же… Вообще, господин Урош, вы удивительно талантливый человек.
– О, вы еще не знаете всех моих талантов, господин Юнгшиллер, – улыбнулся этот гибкий человек без костей углами тонких губ. – Однако пора ехать. Дадите мне свой экипаж?
– К вашим услугам. Вы куда же?
– В сербское посольство.
– Если узнаете что-нибудь интересное, поставьте в известность.
День был праздничный, Юнгшиллер сидел дома с утра и вызвал к себе Уроша на виллу «Сальватор» завтракать. Деловой завтрак вдвоем, без участия фрау Юнгшиллер.
Все дышало кругом смутными зовами ранней весны. Самый воздух, солнечный, теплый и еще сырой от испарений влажной, вздувшейся, творящей земли, был насыщен ими.
Всю зиму оголенные деревья, таким резким, хаотическим кружевом обозначавшиеся на фоне то облачных, то ясных, то отгорающих закатов небес, теперь глядели более мягко, чем-то нежным опушенные.
Урош, давно уже изменивший своему спортивному виду, одетый с иголочки во все темное, с хорошего тона солидным изяществом, мог сойти за англичанина. Сидя в коляске и жмурясь под солнцем, Урош мечтал… Он весь ушел куда-то… Не слышал, как щелкает бичом ливрейный кучер в цилиндре, как грохочет под копытами рысаков деревянный мост.
Он сказал правду. Он действительно поехал в сербское посольство.
– Остоич! – дружно встретили его секретари: Тадич, Михайлович и Ненадич.
И он услышал, какое горячее участие проявило русское общество к нуждам сербского народа, изнуренного тяжелой войной.
– Да вот пример: является дама, такая милая, скромно одетая, видимо из общества.
– Я так сочувствую вашему героическому народу, так восхищена успехами вашей армии, выгнавшей австрийцев… В то же время сколько драматизма и ужаса, беспомощности… Лишенное хлеба и медицинской помощи население. Эти умирающие дети, эти мученики-солдаты, которым не хватает ни йода, ни перевязочных средств… Я решила принести свою лепту…
И вынимает и отдает все свои бриллианты.
– Возьмите, я буду счастлива!
Это было так трогательно… Уроша захватил этот рассказ. Он сам решил сделать крупное пожертвование в пользу своих братьев с материнской стороны, так гордо, титанически гибнущих на берегах Моравы и Дрины.
– Завтра я внесу две тысячи рублей.
Секретари – и маленький черный Ненадич, и бритые высокие Тадич с Михайловичем – переглянулись.
– Остоич, одно из двух: или ты сам фальшивые кредитки делаешь, или ты с ума сошел.
– Завтра я внесу две тысячи, – повторил Урош. – Вы не знаете, господа, имени этой госпожи, отдавшей свои бриллианты?
– Не знаем. Она желала сохранить свое инкогнито.
Наутро к десяти часам Урош явился к Юнгшиллеру в его круглую башню.
– Ну что в сербском посольстве?
– Громадный прилив пожертвований в пользу сербов. Самые широкие симпатии. В самом деле страна сильно бедствует.
– Что такое? Сильно бедствует? Разбойники, свинопасы. А кто убил нашего эрцгерцога? Кто накликал войну? Так им и надо, так им и надо! Пусть дохнут! А еще что?
– Еще? Еще мне необходимо иметь немедленно две тысячи.
– Две тысячи? Ого, это уже кругленькая сумма. Все сразу?
– Все сразу и, повторяю, немедленно.
– Вам лично или в интересах дела?
– Лично мне.
Юнгшиллер погрозил ему пальцем.
– Какая-нибудь любовная авантюра. Берегитесь, опутают вас женщины. Я близок к истине, я угадал, не правда ли?
– Почти.
– Вот видите! Я психолог и умею быть проницательным. Имя этой женщины?
– Секрет!
– Ну, хоть на какую букву начинается.
– На букву С.
– София, Симония, Сандрильона? Больше нет. Одно из этих, я угадал? Красивая женщина?
– Больше, чем красивая, – она прекрасна!
– Желаю вам дальнейшего успеха! Получите ваши две тысячи! Но дайте мне расписку для памяти.
– Какого содержания?
– А вот я вам продиктую. Бумага, перо и чернила… Пишите.
И вполголоса Юнгшиллер начал диктовать:
– «Я, нижеподписавшийся, взял у такого-то две тысячи рублей, обязуюсь, вместо уплаты, всячески помогать в успехах и целях разведки в пользу военных и политических интересов австро-венгерской и германской идеи».
– Позвольте, – остановил его Урош, – такой текст я нахожу неприемлемым. Вы должны мне верить.
– Я вам верю.
– И в то же время требуете расписку явно шантажного характера?
– Нисколько! За свои деньги я требую того, что хочу. А не нравится – не надо, вы не получите двух тысяч. Выбирайте.
– Хорошо, я согласен, диктуйте.
– Вот! С умным человеком приятно иметь дело. «В пользу военных и политических интересов австро-венгерской и германской идеи»…
Документ написан. Юнгшиллер, внимательно прочитав его, промокнул, сложил и спрятал бумажку, а Урош получил взамен две тысячи новенькими, хрустящими пятисотрублевками.
Рыцарь круглой башни, весело потирая руки, откинулся на спинку своего принимающего любое положение кресла.
– Итак, господин Урош, теперь вы у меня в кармане! Этой бумажкой вы подписали себе приговор. Теперь вы в моих руках послушное орудие. Чуть что – я могу отправить вас на виселицу.
