Они хотели, чтобы от них воняло деньгами. Они требовали самых дорогих вин, закусок, швырялись направо и налево шальными «чаями». И все же лакеи служили им нехотя, презирая их. Они, эти новые люди, почувствовали себя вдруг спортсменами, появляясь на скачках, играя, самодовольно целуя руки у модных кокоток и содержанок, прежде таких заоблачно далеких, недосягаемых, а теперь доступных по цене…
Вот она, армия некоронованного монарха, которым был для нее Мисаил Григорьевич! Иногда он делал инспекторский смотр, появляясь в один день в нескольких ресторанах. Завидев издали фигурку с животиком и с хищным профилем, вся эта сволочь вскакивала и, бросая своих собеседников, устремлялась к своему шефу, подобострастно ожидая от него откровений оракула…
Он знал свою армию, армия знала его. После своей беседы с Юнгшиллером он кликнул клич:
– Нужна сталь! Скупайте сталь!
Целую банду снарядил и командировал Мисаил Григорьевич в глубь России и на юго-восточные окраины скупать лошадей для «шведской кавалерии».
22. «Ассириец»
Бледно-матовый «ассириец» проснулся на широкой деревянной кровати. Весенний мягко-лиловатый вечер пока еще прозрачными сумерками вливался в окна.
Стушевывались еще недавно, час назад, такие резкие силуэты деревьев баронского сада.
«Ассириец» сладко потянулся и, еще слаще зевая, подумал:
«Любовь возбуждает аппетит и навевает сон. Я чудесно вздремнул и с удовольствием поел бы, хотя этот каналья Шписс, – давно ли он меня угощал завтраком?»
И, не желая вставать, весь еще охваченный истомой, «ассириец», улыбаясь, вспомнил свой так стихийно вдруг налетевший роман с горничной. Он так и подумал: «роман с горничной».
Но это совсем не петербургская горничная, кокетливая, наметавшаяся в грехе с господами и тайком щеголяющая в батистовом белье и шелковых чулках своей барыни.
Труда – кажется, зовут ее Труда – совсем не то… С какой милой неопытностью целовала его эта латышская Диана, почему-то плотно сжимая губы…
Ему вспомнились другие поцелуи тех искушенных в ласках женщин, которых он пленял своей «ассирийской» в завитках бородой и смугло-матовой бледностью… О, эти актрисы и эти дамы, жены своих мужей, они умели целоваться! Еще как умели, даже его удивляя своим бесстыдством, в котором – затруднишься сказать, чего больше – холодной распущенности, порочного любопытства или темперамента?
Нет, в самом деле, вернувшись, он с хорошим, теплым чувством расскажет друзьям, как целомудренная латышская Диана отдалась своему Эндимиону…
Целомудренная… Он никак не думал… Петербург приучил его смотреть несколько по-другому на девушек…
Однако довольно сопоставлений. Время покинуть это баронское гнездо, покинуть вместе с узницей. Эта маленькая Забугина… Кто бы подумал, что случится такой переплет… Жизнь! Каких только не выкидывает замысловатых курбетов… Он ее помнит, Забугину… Совсем крошкой была, а он – он кончал училище правоведения.
«Ассириец», пересекая анфиладу комнат, вышел на круглый двор, послал одного из подвернувшихся конюхов за своими шофером, чтобы приготовил машину.
Шписс – тут как тут – подмигивает масляными глазками.
– Отдохнули?
– Благодарствуйте, вздремнул часок.
– В единственном числе?
– Разумеется, а то как же еще? Однако, господин Шписс, пора покинуть ваш гостеприимный кров. Где наша беглянка?
– Пойдемте.
Шписс привел «ассирийца» в сводчатый каземат, не дав себе труда постучать в дверь.
Забугина что-то писала… Вспугнутая, разорвала листочек в мелкие клочки. Изумилась при виде «ассирийца». Положительно, она видела этого изящного молодого человека с такой запоминающейся внешностью… Видела, несомненно видела!
– Фройлейн, собирайтесь! Вы уезжаете вместе с ними, – указал Шписс на «ассирийца».
– Куда?
– Зачем спрашивать куда? Надо ехать, и больше ничего.
– Вера Клавдиевна, я попросил бы вас поторопиться, – с учтивым поклоном молвил «ассириец».
Забугина погасла вся. Господи, опять испытания! Какие же еще новые муки ждут ее?
– Мы не будем мешать вам, десять минут в вашем распоряжении, – предложил «ассириец», – господин Шписс, пойдем.
– Пришлите мне Труду, – вырвалось чуть слышно у Забугиной.
Явилась Труда, заплаканная, но какая-то лучистая вся.
– Труда, меня увозят.
– Кто вас увосит, балисня?
– Этот господин, который был здесь со Шписсом, с черной бородой.
– Этот! – всплеснула руками Труда. – Ах, он солт! Ах, он?.. Босе, если бы я снала, я бы…
– Если бы вы знали?
– Нисего, балисня, нисего, я так…
Лучистости уже нет и в помине. Труда стояла мрачная, вся в покаянном раздумье.
С заоблачных высей – прямо на землю! Для кого она берегла себя, в чьи объятия бросилась, властно бунтуемая весенними зовами? Этот красавец заодно со всей шайкой Шписса, Бредериха и всех этих подлых вацешей.
– Прощайте, Труда…
– Плосайте, балисня, мосет бить, есе встресимся… так хосу слусить у вас!
– Дал бы Бог… Сердечно рада была б. Я никогда не забуду вашего отношения, милая Труда… Хотя вряд ли… эти люди замучают меня… Чувствую, не вынести мне всех этих пыток…
Еще поцелуй. Слезы обеих девушек – каждая по-своему одиноких – смешались.
Потемневшим взглядом провожала Труда убегавший в перспективу аллеи автомобиль. Вера, вся в тумане слез, последний раз махнула платком. Автомобиль, скрывшись за поворотом, вынесся на шоссе.
Сидевший рядом с Верой «ассириец» заговорил:
– Поздравляю вас, Вера Клавдиевна!
Она не слышала.
Он повторил громче:
– Поздравляю вас!
– С чем? – откликнулась вспугнутая Вера. – Вы издеваетесь надо мной? Какая низость! И вы заодно с ними, и вы один из моих тюремщиков!
– Полноте, – усмехнулся он, – я не тюремщик ваш, а скорей ангел-хранитель.
– Да? – с горечью вырвалось у нее. – Куда же, в какую новую тюрьму вы меня везете, мой «ангел-хранитель». Куда?
– Навстречу тому, что самое дорогое для человека… Мы на пути к свободе, вашей свободе…
– Как вам не стыдно глумиться! Я и так истерзана вся, живого места нет… а вы…
– Напрасно язвите меня, Вера Клавдиевна… Не глумлюсь, а, наоборот, всецело сочувствую вам и всему пережитому… Я сброшу маску… Слушайте, я приехал спасти вас… знаю все, знаю, как и почему вы сюда попали. Знаю, какие нити держите вы в своих руках. Все знаю! Слушайте внимательно… Приехал сюда я под личиной агента Юнгшиллера, того самого Юнгшиллера, на вилле которого вы были с завязанными глазами в ночь похищения… Приехал, чтобы вырвать вас из этих тисков.
