– Какое приказание? Я и не думал вам ничего приказывать!
– А это письмо?
Почуяв недоброе, Юнгшиллер выхватил у Шписса измятое письмо. Впился, багровея, наливаясь кровью, вот-вот брызнет…
– Или я с ума схожу, или я ничего не понимаю. Рука моя, моя, черт меня возьми, но я ничего подобного не писал! И вы поверили, отпустили?
– Мог ли ослушаться?
– О, болван, идиот, скотина! Что вы наделали, несчастный кретин?! Что вы наделали, глупый осел?
– Так, значит, это не ваше письмо?
– А вы еще сомневаетесь? Сомневаетесь, дубина? Сомневаетесь, тупое животное? – скомкав письмо, он швырнул его прямо в физиономию Шписса.
Управляющий имением Лаприкен и глазом не моргнул. Что ему оскорбление? Он думал об одном: совершилось что-то непоправимое, жуткое.
Юнгшиллер перекипел, хоть и не совсем. Дышал тяжело, порывисто, багровый румянец жег лицо, виски, лоб.
– Дайте сюда письмо!
Шписс поднял комочек и, разгладив, бережно протянул громовержцу круглой башни.
Юнгшиллер еще раз вчитался, повергнутый в окончательное недоумение.
– Ведь это же колоссально! Кто мог в таком совершенстве подделать мой почерк? Кто, скажите, кто, черт вас дери-раздери? Ну?
Шписс молчал. Он менее всех мог ответить на этот вопрос.
– Ну, садитесь же, дьявол вас возьми! Садитесь и рассказывайте подробно, как это все случилось?
Выслушав управляющего, Юнгшиллер ударил кулаком по столу.
– Вас одурачили самым нахальным образом! Черная борода в завитках? Бледный, высокий? Да ведь это же Криволуцкий! Изысканные манеры, вежлив, воспитан… конечно, Криволуцкий!..
Имя ничего не говорило Шписсу, Юнгшиллер прочел это в его глазах, поясняя:
– Агент Арканцева. Но вы и об Арканцеве не имеете понятия? Вы там охамились, одичали в своей глуши! Арканцев – молодой сановник, сильный, способный и, это самое главное, в данном случае – наш враг. И хотя он служит в другом ведомстве, чем то, которое интересуется нашими делами, но он – русский патриот, ненавидит немцев… И вот, пронюхав, – как он пронюхал, через кого? – он снарядил Криволуцкого выкрасть Забугину. Разумеется, они до поры до времени так законопатят ее, что сам черт не найдет! А найти необходимо. Сегодня же я брошу по всем радиусам – и на фронт и повсюду – пятьдесят агентов. Этого Криволуцкого мы так или иначе ликвидируем. Вы где остановились?
– Пока нигде, прямо с вокзала и сюда.
– Ступайте! Звоните мне каждый час. До шести – сюда, а от одиннадцати – на «Виллу Сальватор». Если нужно будет – я вас потребую. Ступайте!..
Шписс, уничтоженный, убитый, откланялся. Оставшись один, Юнгшиллер долго метался по своей круглой башне, как медведь в клетке.
Позвонил в «Семирамис». Его соединили с Урошем.
– Вы свободны? Загляните на минуточку, важное дело…
Спустя четверть часа полиглот, владеющий двадцатью двумя языками, чисто выбритый, в черной визитке, вошел в кабинет. Глаза-буравчики пытливо нащупывали всю громоздкую тушу рыцаря круглой башни, словно желая проникнуть в самое нутро.
– Вот зачем я вас потревожил, вы – каллиграф! Скажите, пожалуйста, можно с такой дьявольской точностью подделать чужой почерк? Мой почерк? Смотрите, сам своим глазам не верю, я это писал или не я?
Урош прочел письмо.
– Ну что, можно так подделать?
– Вы не писали этих строк?
– Вопрос!.. Конечно же нет!..
Урош пожал плечами.
– Раз это не ваша рука, значит, можно. Значит, нашелся такой «художник». Ясно как Божий день!
– Художник! Благодарю вас… Если бы я только знал, кто этот «художник». Я не пожалел бы двухсот тысяч за право собственноручно перегрызть ему горло…
– Во всяком случае, это дорогое удовольствие…
– Давайте обсудим вместе, господин Урош. Вы человек умный… Обсудим, как выйти из положения… Если только есть выход… А с этим мерзавцем Криволуцким мы сведем счеты, сведем! Я натравлю на него такого цепного пса, как Дегеррарди! Мы найдем эту ассирийскую бороду, найдем! Он от нас никуда не спрячется. Да, необходимо предупредить Елену Матвеевну Лихолетьеву… Это ведь прежде всего и ближе всего касается Елены Матвеевны. Арканцев давно к ней подбирается, спит и видит, как бы утопить… Боже мой, что нас всех ожидает…
4. На приеме у сановника
Леонид Евгеньевич Арканцев, молодой, в гору идущий сановник, принимал по четвергам от трех до пяти.
Обыкновенно в это время в большой, желтой, с гармонично бьющим старинным, шкафчиком, часами, приемной собиралось много дам, генералов, иностранцев и видных, раскормленных; всякого возраста мужчин в блестящих придворных мундирах.
В этой с казенным убранством и с портретами высоких особ на стенах комнате не бывало скромных и бедных просителей, как в других министерствах. Наоборот, все сплошь отменная публика, та, что принято называть шикарной.
Дверь из приемной в кабинет Леонида Евгеньевича охранялась длинным, белесоватым, аршин проглотившим курьером с громадной золотой медалью на шее. Бесстрастно, с неподвижным лицом открывал и закрывал он, впуская и выпуская, заветную белую дверь.
И видно было, что эта несложная, в пору механической кукле, работа, из месяца в месяц, из года в год, ему осточертела. Но кругленькое жалованье, квартира, наградные к Рождеству и Пасхе, чаевых – тьма-тьмущая, А открывать и закрывать ведущую в кабинет сановника дверь, право, уж не так трудно.
Глаза курьера, такие же бесцветные, как и он сам, успели наметаться. Окинув беглым взглядом чающих приема, он безошибочно угадывал наперед, сколько минут, иногда и секунд, – потому что некоторые, словно ошпаренные, вылетали из кабинета, едва успев войти в него, – пробудет с глазу на глаз с Арканцевым то или другое лицо.
И когда шкафчик-часы пробили с чистым, мелодичным, напоминающим барскую усадьбу звоном четыре, и с последним ударом, – это вышло, конечно, случайно, – появилась в приемной молодая, высокая, немного полная красавица, вся в черном и с глубокой какой-то растерянной печалью в громадных синих глазах, курьер подумал:
«Этой на две минуты, по крайней мере, хватит…»
К желтой комнате примыкал крохотный кабинетик секретаря. Пожилой человек и сам уже действительный статский, секретарь, с повадкою опытного, бюрократического режиссера, мягко, дипломатически руководил приливом и отливом.
У него был длинный список фамилий. По возможности соблюдалась очередь. Но некоторых Леонид Евгеньевич принимал и вне очереди.
Случалось, что какой-нибудь шталмейстер в жгутах, одетый в духе времени на военный лад, начинал сопеть, нервно шагая между диванами и креслами.
