Мы объявили, что выйдем к журналистам в семнадцать ноль-ноль, за полчаса до этого раздается звонок от Жени. Я прошу его подписать письмо, говорю, что сейчас прочитаю, а он в ответ: “Не трать время, подписывай”. И тогда я робко добавляю: “Не мог бы ты приехать, мне очень страшно”, – понимая неосуществимость и глупость своей просьбы: доехать за полчаса до “Гоголь-центра” по стоящей в пробках Москве, отменить все свои дела… И Женя без паузы отвечает: “Сейчас буду”. Потому что в этом человеке природное чувство справедливости и порыва защитить слабого сильнее всего остального. Я точно знаю, что без Жени я бы умерла от страха. То, что он приехал, то, что встал рядом, – не раздумывая, не побоявшись, ни одной секунды не сомневаясь, – это поступок.
ГОРДЕЕВА: Он мог не приехать?
ХАМАТОВА: Как и любой из тех, кто не приехал. А Женя рисковал еще и театром, который на нем, и фондом, который на нем. Но он приехал, и мы стояли рядом. И я даже не могу тебе объяснить, насколько важной была для меня его поддержка именно в этот день. Хотя, если честно, я вообще не могу себе представить, как бы я со многими обстоятельствами своей теперешней жизни справлялась без Жени. И иногда, знаешь, задним числом с ужасом думаю, что этой дружбы могло бы и не быть.
ГОРДЕЕВА: Почему?
ХАМАТОВА: Всё ей препятствовало. Для начала мы не встретились в “Гамлете” Питера Штайна, где как раз главную роль играл Миронов (мы никак не успевали доснять “Лунного папу”). Помню, как меня задело Женино интервью, где он сказал: “Конечно, всё понятно, молодая артистка выбрала деньги”. Потом я должна была вместе с ним играть в “Борисе Годунове”, но тоже по каким-то техническим причинам не сложилось. А потом Алла Сигалова придумала спектакль “Бедная Лиза”, и мы с ней пришли к Жене, которого только-только назначили художественным руководителем Театра Наций, просить, чтобы “Бедная Лиза” стала спектаклем именно этого театра.
Мы с Аллой вошли в кабинет, Женя говорил по телефону. Обращаясь к собеседнику, он говорит: “Алвис, Алвис…” И я, совершенно забыв приличия, прямо врываюсь в этот разговор: “Это – тот самый Алвис?”
ГОРДЕЕВА: Херманис?
ХАМАТОВА: Да, это был Алвис Херманис. И я говорю: “Женя, пожалуйста, скажи ему, что если он будет ставить спектакль, то я готова играть в нем хоть табуретку”. Женя повторяет этот текст Алвису. Кладет трубку и обращается уже ко мне: “Чулпан, а ты не окажешься опять «сбежавшей невестой»?”
ГОРДЕЕВА: Так ты попала в спектакль “Рассказы Шукшина”.
ХАМАТОВА: Да. И это было какое-то невероятное, невообразимое профессиональное и человеческое счастье – работать с Женей и Алвисом. И мы стали ближе узнавать друг друга, и с каждой репетицией, с каждым новым спектаклем он открывался тонким, чутким глубоко порядочным человеком. Еще он стал для меня учителем.
ГОРДЕЕВА: В каком смысле?
ХАМАТОВА: Знаешь, есть партнеры, которые тебя тянут вниз, есть те, с которыми ты топчешься на месте, а есть такие, как Женя, рядом с которыми хочется непрерывно развиваться и становиться лучше. А еще он чрезвычайно отзывчивый, иногда до такой степени, что мне за него становится страшно. У нас есть история с кодовым названием “Утки”. Как-то во время репетиции он, совершенно обессиленный, сказал: “После репетиции мне придется ехать к уткам”. – “К каким уткам?” – удивилась я. И Женя рассказал, что на днях после спектакля в глубокой декабрьской ночи его остановила девушка с красным от холода носом и рассказала душераздирающую историю о том, как страдают утки в средней полосе России.
ГОРДЕЕВА: Даже я знаю эту историю: девушка передала ему, не успевшему прийти в себя от удивления, кипу документов про страдания уток. А через несколько дней он обнаружил себя на серьезном заседании, проходившем чуть ли не в Академии наук, которое было посвящено спасению этих самых уток. У Миронова разрывался телефон: простаивали репетиции, срывались встречи по театру, по фонду, но он самоотверженно слушал доклады про уток и их спасение.
ХАМАТОВА: И теперь, когда я вдруг вижу, как в коридоре или у гримерки его кто-то опять призывает вписаться в очередную невообразимую историю, я, проходя, тихо говорю ему на ухо: “Утки!” Это значит, что я прошу его поберечь себя.
Но он всё равно постоянно кого-то спасает и кому-то помогает. Его способность заботиться иногда даже превышает потребности тех, о ком он заботится. Как-то в Екатеринбурге мы играли “Фрекен Жюли”, там у главной героини есть собачка “рублевской” породы чихуахуа, подчеркивающей гламурность персонажа. Понятно, что не будешь возить с собой собачку по всем гастролям, поэтому в каждом городе мы искали новую артистку-собачку. Хозяйка артистки из Екатеринбурга оказалась еще и заводчицей этой породы. Перед спектаклем она делала прививки новорожденным щенкам и, не успев заехать домой, привезла в театр корзинку со щенками. У нас был перерыв в репетициях. Я сидела на полу и разминалась рядом с открытой гримеркой Жени, где он готовился к спектаклю. Хозяйка открыла корзинку, и щенки расползлись по всему театру: один приполз ко мне, лег на ноги – стал знакомиться. И мы с хозяйкой разговорились. Я стала спрашивать, прибыльный ли это бизнес, разводить чихуахуа, она ответила: “Ну что вы, конечно, вот например, этот щенок стоит…” И назвала такую сумму, что я воскликнула: “Ничего себе! Тогда, конечно, прибыльный”. Разговор был совершенно умозрительный, ни о какой собаке я не мечтала, но сидящий в своей гримерке Женя понял мою реакцию по-своему, он решил, что я, услышав цену, расстроилась оттого, что не могу себе такого позволить. На следующий день Женя улетел, мы играли “Укрощение строптивой”, где никаких собак нет. Но вдруг приходит заводчица и протягивает мне переноску, в которой сидит “мой” щенок. “Она уже оформлена на вас, – поясняет хозяйка. – Это подарок”. – “От кого?” – “Меня просили не говорить”. Я пытала весь театр и наконец по какому-то намеку поняла, что это подарок от Жени. Так у нас появилась собака Пина, которую мы полюбили всей семьей. Недавно мы с младшей дочерью Ией читали в интернете одно Женино интервью. Я ей показываю фотографию, спрашиваю: “Узнаешь, кто это?” И Ия, не моргнув глазом, отвечает: “Да, конечно, это – Пинин папа”. ЧУЛПАН ХАМАТОВА
23 мая 2017 года в 17:25 по московскому времени Чулпан Хаматова с рюкзаком за спиной и Евгений Миронов в кепке выйдут к толпе журналистов, собравшихся у “Гоголь-центра”. Чулпан прочтет текст, написанный от руки:
“Мы, коллеги и друзья Кирилла Серебренникова и театра «Гоголь-центр», потрясены сегодняшними событиями. Кирилл Серебренников – один из самых ярких современных российских режиссеров, чьи заслуги признаны не только у нас в стране, но и во всем мире. Мы все знаем его как честного, порядочного и открытого человека. Работа талантливого руководителя и всего театра была прервана внезапным обыском.
Мы выражаем слова поддержки нашим коллегам и надеемся, что следствие будет проходить объективно и справедливо, без излишней жестокости к лицам, которых коснулось расследование, и не нарушит творческой деятельности театра, труппы и самого Кирилла Серебренникова.
