Наутро – генеральный прогон по нашей просьбе: операторы должны расставить камеры. В восемь утра на сцене Дома музыки Хабенский, Миронов, Гафт, Остроумова, Райкин, Друбич, Хазанов. Но операторов – нет. И режиссера трансляции тоже нет. Артисты мнутся на сцене. Чулпан раза четыре обегает Дом музыки в поисках любого человека, способного сказать “Мотор!” на площадке. В конце концов прогон делаем мы с Чулпан. И тут уже окончательно понимаем, что вечером видео и звук – зона нашей ответственности. У съемочной группы телеканала, слава богу, есть рации, и за час до концерта нам их отдают. Каждой по одной.
За двадцать минут до начала концерта звонит телефон. Тоненький голос Гали Чаликовой: “Алё, алё, Катя? Катя, это Галя. Рации сломались, а у Чулпан сел телефон. Я ей сейчас отдам свой. И вы будете на связи”. Эта идея выглядит весьма сомнительно: телефон Чаликовой знают все без исключения больные дети страны и их родители, звонят на него круглосуточно. “Наверное, это не лучший канал связи”, – думаю я. Но выбора нет: между мной и Чулпан лежит огромный зал Дома музыки. Я – за сценой, рядом с пультом видеоинженера. Она – наверху, рядом с пультом звукооператора. До начала концерта пятнадцать минут. Мы пытаемся отработать команды, по которым звук и видео могли бы запускаться одновременно. Получается плохо. Галин телефон постоянно отвлекается на звонки мам. А когда нам с Чулпан удается дозвониться друг до друга, звук запаздывает. Но в зал уже начинают заходить люди. И босая Чулпан с модными туфлями Louboutin, засунутыми в декольте красного платья, опрометью бросается с самого верха, от звукооператорской будки, вниз – за кулисы. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
ГОРДЕЕВА: В итоге я почти ничего не вижу! Я весь концерт стою за сценой, нависая над парнем, который запускает видео, и помогая артистам сориентироваться, когда чей выход.
ХАМАТОВА: А я за сценой надеваю туфли, выхожу, что-то говорю, потом опять засовываю лабутены в платье и бегу наверх, сбрасываю какие-то звонки и набираю тебя, чтобы запустить очередной клип. На бегу вижу, что в зале сидят все наши врачи, все наши замечательные друзья – Юрий Борисович Норштейн, Илья Авербух, Рома Костомаров, Валера Панюшкин, Олег Митяев, кто-то еще. Пустует только одно место. Это место, на которое настраивали телекамеры и где, как ожидалось, должен сидеть Герман Оскарович Греф, новый глава Сбербанка, с которым наш фонд только-только начал налаживать отношения. “Грефа нет”, – грустно отмечаю про себя, в очередной раз пробегая то ли вверх, то ли вниз. Но как-то быстро об этом забываю, потому что близится финал, у меня наверху уже запустилась фонограмма Лещенко, я, совершенно счастливая, с туфлями в титьках, бегу вниз, надеваю эти каблуки, чтобы, как ни в чем не бывало, звездой выйти на сцену. В зале звучат позывные “Надежды”: “Пам, па-бам, па-бам, па-бам-бам…”, я делаю шаг и… останавливаюсь как вкопанная, потому что вижу в кулисах треугольник из облокотившихся друг на друга моих дорогих друзей Юры Шевчука и Кости Хабенского. Выражение лиц у обоих угрожающее: вот так, опираясь друг на друга, они собираются выйти на сцену. Сердце у меня падает. Я кричу им: “Не ходите туда, не ходите на сцену!” – но понимаю, что всё впустую. Единственное, что я успеваю сделать, это втиснуть между Юрой и Костей любимую мою Ульяну Лопаткину и завещать ей не давать микрофон ни тому, ни другому. Фонограмма “Надежды” заглушает мои слова. Лев Валерьянович должен по плану открывать рот под свой же текст. А другие артисты – вместе со зрителями петь поверх фонограммы. И всё это превращается в какой-то аттракцион, в процессе которого я пытаюсь не дать Юре и Косте ни заговорить, ни спеть.
В конце концов, Юра, воспользовавшись юностью Юли Савичевой, выхватывает у нее микрофон. И начинает говорить.
ГОРДЕЕВА: Но ты не видишь того, что происходит в зале: ровно на проигрыше “Надежды” входит Герман Оскарович Греф, занимает свое законное место в восьмом ряду, и все камеры начинают его снимать. Греф как раз успевает увидеть, как Шевчук, несмотря на все твои, Дины и Артура попытки не дать ему выступить, почти кричит в отвоеванный микрофон всё, что диктует ему гражданская совесть, не стесняясь в выражениях: “Путин – вор! И Сечин – тоже вор! В стране миллионы долларов от нефти, а эти, – тут Юра обводит взглядом тебя, Дину, других артистов – унижаются и просят деньги на больных детей!”
Зал застывает в полном оцепенении. Аплодирует только один человек – Юрий Борисович Норштейн.
Хабенский, стремясь как-то спасти ситуацию, говорит: “Ребята, у Юры Шевчука сегодня день рождения!” – что почти правда, потому что день рождения у Шевчука на следующий день. Лещенко, наверное, хотел уйти со сцены сразу, но ему некуда было деваться, ведь фонограмма-то по-прежнему звучала, так что ему пришлось буквально отделиться всем телом от поющего рта, как Чеширскому коту, но мужественно закончить песню, всем своим видом показывая, что на самом деле он сейчас не с нами и не имеет ко всему происходящему никакого отношения: просто вот так сложились его профессиональные обстоятельства.
ХАМАТОВА: А Юра Шевчук схватил Серёжу Сергеева и посадил его на плечи, о чем Сергеев после рассказывал, как о самом ярком своем впечатлении от вечера: “Покатался на дяде Юре”.
Песню каким-то непостижимым образом допели, концерт закончился, и я побежала разгримировываться, а после – искать Грефа, с которым мне непременно в этот вечер надо было поговорить о системной благотворительности. Герман Оскарович же как раз поднялся в поисках меня на сцену и зашел за кулисы. Туда же, за кулисы, явился Юра Шевук. Он шел извиняться. Тут-то они и встретились. Я не застала сам момент встречи: когда я прибежала, Герман Оскарович и Юра держали друг друга за грудки и задавали друг другу вопросы типа “А ты сам-то в армии служил?!” Я, видимо, как-то бултыхалась между ними. А охранники Грефа ничего не могли поделать, потому что непонятно было, кого защищать: этот – звезда, этот – начальник, все хорошие люди. Я пыталась что-то лепетать, но меня не особо слушали.
И, чтобы описание ситуации было полным, – всё это время у меня в руке звонит телефон! Это моя бедная мама, которую я пригласила на концерт и к которой не успела выйти после его окончания. Зал уже опустел, зрители разошлись. Мама мерзнет под дверью Дома музыка и ждет меня – она не любит Москву и не умеет по ней одна ездить. А я не могу ответить, потому что пытаюсь сгладить напряжение между Германом Грефом и Юрой Шевчуком.
Всё кончилось хорошо: Греф не стал держать зла на Шевчука, а Шевчук – на Грефа. Чулпан сумела договориться с Германом Оскаровичем о системной поддержке фонда Сбербанком, которая стала в итоге настоящей дружбой. Мама Чулпан Марина дождалась дочь, и они доехали домой. На следующий день, 16 мая 2009 года, Юрий Юлианович Шевчук отметил свой день рождения. Все остались друзьями.
Ни один концерт фонда “Подари жизнь” до сих пор не проходит без участия Шевчука.
Концерт “Подари жизнь” 2009 года, который транслировался по телеканалу “Россия”, собрал рекордную на тот момент сумму – около двухсот тысяч долларов, а Наташа, мама Димы Рогачёва, того самого мальчика, чьим именем названа наша клиника, сказала: “Какой хороший концерт. Наконец-то вы позвали выступать настоящих артистов”. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
