Глава 19. “ Без детей, без дел и без обязательств”
“Ты должна выбрать что-то такое, на что ты будешь смотреть и вспоминать этот день и нас в нем”, – с присвистом (от настойчивости) шепчет мне в ухо Чулпан. Вообще-то вчера ей сделали сложную операцию на связки. Для всех она – в больнице на реабилитации, восстанавливает голос. Но на самом деле – на блошином рынке Нашмаркт в самом центре Вены. Тихим сипом поучает: “Ты должна выбрать что-то такое, на что ты будешь смотреть и вспоминать этот день и нас в нем”. Делает она это настолько серьезно и убедительно, что кажется: от того, какой выбор я совершу в мартовскую субботу 2013 года в 7:30 утра на Нашмаркте, зависит что-то по-настоящему серьезное. Например, будущее.
Мы трое – Чулпан, директор нашего фонда Катя Чистякова и я – беглецы. Мы приехали в Вену, потому что очень устали, потому что у Чулпан официально больничный, потому что у Кати Чистяковой были сложные переговоры с Госдумой и Минздравом по обезболивающим, и она вымоталась, а еще потому, что эта поездка – подарок на мой день рождения, который придумала Чулпан. Поселила нас с Катей в похожей на торт гостинице “Захер” и взяла со всех (и с себя!) слово: целых три дня никто из нас не будет говорить о работе, детях и делах. Мы – беглецы.
Мы склонились над доисторической сырорезкой, которая лежит, как выброшенный на сушу кит, посреди прочего победно поблескивающего из-под вековой пыли хлама австрийской барахолки. Сырорезка похожа на мясорубку, но покрашена в такой нежный кремовый цвет, что даже человеку, который прежде в жизни сталкивался только с мясорубками, совершенно ясно: это – не для мяса. А для кое-чего более тонкого. Сырорезку окружают брошки с выбитой временем сердцевиной, кудрявые пупсы с отколотыми попами, непарные вилки и кольца, напоказ скучающие по теплу человеческой руки.
“Ты точно хочешь сырорезку?” – обреченно шепчет Чулпан. Я киваю. Чулпан медленно поворачивается к торговцу и сипит ему что-то по-немецки таким звуком, будто сама торгует на Нашмаркте долгие тысячи лет. По огрызкам смутно знакомых слов понимаю: она объясняет красноносому бородачу, что у подруги день рождения, и мы специально приехали в Вену и пришли отмечать день рождения сюда, на Нашмаркт, и вот надо же, подруга выбрала именно эту сырорезку, какая досада. Продавец крякает и понимающе кивает. Выуживает уже почти мою нежно-кремовую сырорезку из самой сердцевины хлама, поглаживает, выдувает из сопла пыль, разгребает брошки, вилки и кольца – на свет появляется гнутая кремовая ручка. Торговец прилаживает ее к торцу сырорезки. Шарит руками в поддоне, хмыкает недовольно. Что-то объясняет Чулпан. Отходит. Исчезает на крепкие минут пятнадцать. Возвращается, триумфально неся на вытянутых руках металлический коробок с деревянной крышкой: это пресс для сырорезки. Без него она действительно похожа на мясорубку, а с ним – никаких сомнений: сырорезка. Стоимостью 17 евро, семь из которых нам уже скинули. Я ликую. Продавец счастлив не меньше: сырорезка, кажется, лежит здесь столько, сколько он торгует, вот и обросла брошками и ложками прекрасной эпохи. Торговец блошиного рынка и Катя Чистякова поют мне Happy Birthday, Чулпан молча открывает рот. После того, как бумажный пакет с сырорезкой оказывается у меня в руках, торговец извлекает из-за пазухи флягу и три крошечные серебряные рюмки. Пьем что-то забористое. Торговец заботливо переспрашивает Чулпан: “Не полегчало?” Она совершенно блаженно вертит головой: “Это совсем не то, что вы думаете, но неважно”.
Над площадью разливается колокольный звон.
“Это – моя Вена!” – распахивает руки Чулпан. Мы с Чистяковой озираемся. Вена – большая, имперская, респектабельная. Эпическая река Дунай поблескивает на солнце легкомысленными кудрями. К музеям выстраиваются очереди. “Помните наш план, – шепчет Чулпан, – гулять, дурачиться, ходить в музеи, пить вино и «ни одной секунды не говорить о работе»”.
И тут у Кати Чистяковой звонит телефон. “Минздрав, – сообщает она и делает страшные глаза. – Надо поговорить. Это минут тридцать, не больше”. Садится на скамейку и открывает ноутбук. Вдвоем с Чулпан плетемся в антикварный магазин по соседству. Улыбчивый дед в кипе рассматривает нас минуту-другую, потом щурит глаза и берет Чулпан под локоток: “Я вас узнал! Вы та ненормальная русская, которая помогает бедным и ссорится с Собчак!” “Я – татарка!”, – шипит деду Чулпан, но он увлечен сам собой и долго рассказывает нам о несовершенстве российской жизни и бессмысленности затеи помогать тамошним бедным: “Всех не спасешь, деточка, сама увязнешь”, – поучительно произносит антикварщик нам вслед, глядя, как мы наперегонки сбегаем из лавки. “Мы приехали, чтобы отдыхать!” – изо всех сил улыбается Чулпан. В эту минуту мне на телефон приходит сообщение: в Лондоне погиб Борис Березовский. И хорошо бы срочно сделать сюжет. Или хотя бы написать текст. “Мы же договорились: без работы! Три дня без работы, разговоров и детей!” – как мантру, повторяет Чулпан. Я присаживаюсь рядом с Чистяковой на лавочку и лихорадочно сочиняю, пожалуй, самый короткий текст в своей жизни. Чулпан изо всех сил старается держаться заранее избранной линии: с деланной беззаботностью она нарезает круги вокруг нас с Чистяковой. Нам стыдно. Вскоре мы хлопаем крышками ноутбуков. Возвращаемся на Нашмаркт и усаживаемся на торжественный обед: телефоны выключены. Тесный рыбный ресторан больше похож на столовую, столики прижаты друг к другу, а некоторые блюда официанты передают посетителям через их соседей. Нашими соседками оказываются две красивые русские блондинки, минут через пять придвинувшие свой столик вплотную к нашему: “Скажите, какой объем пожертвований вы бы хотели получать из-за границы? Как мы можем помочь вам с лекарствами? Хотите, мы можем показать здешний венский хоспис? Хотите, прямо завтра?” – спрашивают они непосредственно Чулпан.
Мы остаемся в кафе до самого вечера: никаких музеев, Дуная и молчаливого отдыха. Когда я, совершенно пьяная, вхожу в гостиницу, обняв сырорезку, Катя Чистякова уже выстраивает с нашими новыми подругами завтрашний график: 12:00 – детская больница, 14:00 – хоспис.
“А мы с Гордеевой не пойдем! – вдруг решительно заявляет чуть ли не обретшая от возмущения голос Чулпан. – Мы пойдем на выставку рисунков Рембрандта. И будем, Катя, там тебя ждать. У меня больничный. И мы договорились спать до обеда, развлекаться и не говорить о работе и о детях”.
Ранним утром 24 марта 2013 года на телефон Чулпан приходит сообщение от няни ее младшей дочери Ии: “Простите меня за всё”. Чулпан перечитывает его трижды. Начинает плакать, набирает эсэмэс: “Что случилось?” В ответ приходит лаконичное: “А вы что, еще ничего не знаете?” Чулпан перестает плакать и несколько раз набирает номер няни. Но ей отвечает только механический голос: “Владелец мобильного телефона выключил его или находится вне зоны действия сети”. Чулпан молча смотрит на телефон. По ее лицу опять текут слезы.
Словно сжалившись, телефон звонит сам. “ЧТО?” Потом еще раз: “Что?! Как?!” А затем Чулпан кладет телефон на колени, пытается прийти в себя и осмыслить случившееся. А случилось вот что.
Накануне вечером дочери Чулпан Ася, Арина и Ия должны были уехать на поезде из Москвы в Казань, к родителям Чулпан. Было решено, что сопровождать девочек будет новая няня маленькой Ии. А няня старших девочек Татьяна в кои-то веки сможет съездить в отпуск к родным, на Украину. Отвезти девочек с няней на вокзал вызвался брат Чулпан Шамиль Хаматов. Но, войдя в квартиру вечером 23 марта, Шамиль обнаружил полуголую Ию, которая, всплескивая руками, бегала вокруг неподвижно лежащей посреди комнаты новой няни. Руки няни были раскинуты, глаза ничего не выражали. Но няня дышала. Рядом с няней лежала пустая водочная бутылка. Арина и Ася сидели на кухне и смотрели друг на друга в полном ужасе. До отхода поезда оставалось полтора часа.
