Где была Чулпан Хаматова в этот момент, я тебе сказать не могу, потому что меня уже стёрло, меня не было. Я поняла, что больше не буду интеллигентничать и встану. И я встала и заговорила быстро, без пауз, чтобы не мог встрять кто-нибудь с очередным сентиментальным рассказом про борщ или хомяков. Я почти прочеканила про закон о двойном налогообложении, который необходимо изменить, чтобы фонды могли помогать своим подопечным столько раз, сколько потребуется, и не платить со всех трат, начиная со второй, огромный налог, потому что это деньги жертвователей, и пожертвованы они нашим пациентам, а не государству. Но тут встреча подошла к концу. Медведев просто мне кивнул. Всё окончилось. Он вышел и уехал сам за рулем какой-то модной машины, а все ему махали.
Ч. ХАМАТОВА: Дмитрий Анатольевич, я очень извиняюсь, что я вынуждена вас перебить. Я Чулпан Хаматова, фонд «Подари жизнь». Это фонд, который помогает детям с онкогематологическими заболеваниями. У меня есть четыре пункта, и я их скажу быстро.
Первый пункт, правда, уже озвучили – по поводу вторичного налогообложения. В июне будет второе чтение этой поправки в закон. Просто просьба держать руку на пульсе.
Д. МЕДВЕДЕВ: Я знаю об этом, я потом прокомментирую, скажу.
Ч. ХАМАТОВА: Сейчас (это, наверное, к Татьяне Алексеевне тоже вопрос) принимается закон об охране здоровья граждан, где рассматривается, что родителям разрешается быть с ребенком, только если ребенок младше трех лет, нет? Устаревшие?..
Т. ГОЛИКОВА: Я сейчас скажу…
Ч. ХАМАТОВА: Чего я боюсь? То, что дошло до нас, что ребенок младше трех лет находится с родителем, а дальше – по медицинским показаниям. Медицинские показания разными врачами могут рассматриваться по-разному. Некоторые врачи думают, что ребенок ест, ходит в туалет сам, значит, он обязан быть один, без родителя. То, что это чудовищная психологическая нагрузка на ребенка, они отказываются есть, спать, сопротивляются лечению, – это безусловно. А в случае с онкобольными это вообще просто невозможно априори, потому что нечистоплотные врачи будут эти медицинские показания интерпретировать по-своему, что, безусловно, будет иметь какой-то момент вымогательства и так далее. Это второй вопрос.
Третий вопрос: мы очень просим, чтобы при ввозе лекарств из-за границы благотворительные организации не платили 18 процентов НДС. Я знаю, что этот закон тоже рассматривается уже, но, наверное, очередная просьба держать руку на пульсе, потому что поиск донора костного мозга стоит 15 тысяч евро, а с НДС мы платим 18 тысяч евро… В прошлом году у нас 740 тысяч ушли на налоги.
Л. АМБИНДЕР: 2,5 тысячи евро на каждого ребеночка получается, да, мы тоже платим.
А. МЕЛЬНИКОВА: И еще речь идет о времени, потому что пока идет оформление документов на таможне, в это время уже костный мозг…
Ч. ХАМАТОВА: Наше предложение: освободить благотворительные организации от уплаты 18-процентного налога на ввоз лекарств.
Д. МЕДВЕДЕВ: Понятно, это я услышал, Чулпан. Четвертое?
Ч. ХАМАТОВА: Четвертое. Это будет самое сложное. Я это теоретически понимаю, практически сейчас попробую высказаться. Страховые взносы. Единый социальный налог стал 34 процента. И благодаря вашей поправке были внесены льготы для некоммерческих организаций, для малого бизнеса и благотворительных организаций. Но благотворительные организации воспользоваться этими льготами на сегодняшний день не могут, потому что там есть формулировка «от доходов», а у благотворительных организаций доходов нет. Пожертвования – это не доходы. Поэтому мы очень просим вставить в поправку, где было бы не «от доходов», а «от расходов» – на что тратятся деньги. И тогда благотворительные организации могут пользоваться этими льготами”
[7].
ГОРДЕЕВА: Закон о двойном налогообложении в конце концов был отменен!
ХАМАТОВА: Да, но отменили его благодаря другой составляющей политики нашего фонда: большому бизнесу. Наши крупные жертвователи помогли нам “втащить” отмену этого закона в Госдуму и довести дело до конца. Но дело не в этом. До меня на этом совещании с Медведевым вдруг как-то ясно и отчетливо дошло, что если мы хотим переменить судьбу благотворительного движения, если мы хотим действительно участвовать в жизни страны на равных, мы должны убедить власти себя слушать. Мы должны перестать быть в их глазах какими-то блаженными и полусумасшедшими. Надо идти в Минздрав, в Госдуму, заседать там с ними, выучить их язык и говорить в полный голос, без всяких розовых соплей. Для меня лично это означало, что я больше не актриса Чулпан Хаматова, лицо фонда, вишенка на торте. Я – лоббист. Я должна владеть темой так, чтобы от зубов отскакивало. И начались наши бесконечные тренинги с Катей Чистяковой и Гришей Мазманянцем: я училась у них, как мне разговаривать с такими-то и такими-то чиновниками, фонд наш пошел в государственные органы – тоже разговаривать и решать проблемы.
ГОРДЕЕВА: Это называется GR – отношения с властью.
ХАМАТОВА: Прежде мы считали, что наша задача – от власти требовать. Но со временем стало понятно, что мы должны их учить, должны вместе с ними работать, не должны им себя противопоставлять. Мы в одной телеге. Надо ехать.
ГОРДЕЕВА: То есть примерно с этого момента можно отсчитывать начало “дружбы фонда «Подари жизнь» с российской властью”, за которую тебя потом начнут упрекать.
ХАМАТОВА: Примерно с этого момента, да. Но на деле следует отсчитывать другое: ответственное отношение и мое, и фонда к взаимодействию с государством. Я научилась компетентно говорить о нуждах нашего фонда и медицинских учреждений, находящихся под нашей опекой на любом уровне. Мы все поняли и приняли как данность тот факт, что сделано нами довольно много, но дальше что-то менять и двигать без государства мы не сможем. Хорошее оно, плохое, нравится – не нравится. Мы здесь живем, мы не можем и не должны отделять себя от него. И мы немало сделали для того, чтобы помочь государству нам помогать. Можно так сказать?
Глава 26. Юра-музыкант и другие
В тесной гримерке Михайловского театра ритмично и громко ухает молокоотсос. Одной рукой удерживая его воронку у обнаженной груди, другой артистка Чулпан Хаматова пытается стащить с себя узкое концертное платье. Это май 2010 года. Только что здесь, в театре, закончился концерт фонда “Подари жизнь”. Всего три недели назад у Чулпан родилась дочь Ия. Молокоотсос трудится для нее. И Чулпан торопится, пытаясь за двадцать минут успеть сцедить молоко, чтобы попасть на ближайший самолет до Москвы, где ее ждет новорожденная дочь. И она отчаянно сцеживает молоко одной рукой, стаскивает платье другой и еще как-то пытается собрать разбросанные по гримерке вещи. Где-то в глубинах набросанного в сумку реквизита звонит телефон. “Черт! – бормочет Чулпан. – Не вовремя”. Свободной рукой выкидывает всё из сумки, пытаясь добраться до телефона. Но на экране – незнакомый номер. Она сбрасывает звонок и продолжает собирать вещи. Телефон звонит снова. Чулпан снова сбрасывает. Но и телефон не хочет сдаваться. Хаматова включает громкую связь. Сквозь гул молокоотсоса слышно: “Сейчас с вами будут говорить – не вешайте трубку”. “Чушь какая-то”, – сердится Чулпан и нажимает отбой. Телефон, тоже как будто рассердившись, перезванивает: “Не вешайте трубку – с вами будут говорить”. Чулпан, в бешенстве: “Кто – будет? Я сейчас не могу” и отключает вызов. Но телефон перезванивает: “Настоятельно вас прошу, не вешайте трубку! С вами будут говорить!” – “Да кто?!” – “Я говорю вам – не вешайте!” – голос звучит почти угрожающе. Хаматова сдается и не решается нажать отбой. И тут сквозь гул молокоотсоса прорывается мужской голос: “Здравствуйте, Чулпан. Это Путин”. От нелепости ситуации и смущения, что вот звонит премьер-министр, а она – голая, да еще и звук этот, который ни с чем не спутаешь, Хаматова вскакивает, и трубка телефона отлетает в дальний угол гримерки. Из ее недр, заглушаемые молокоотсосом, слышны только отдельные слова. Чулпан отчаянно борется со смехом и с молокоотсосом. И, в конце концов, выключает его. Становится отчетливо слышно: “…этот прекрасный концерт. Спасибо большое”. – “Большое спасибо вам”, – говорит Чулпан. Отбой.
