ГОРДЕЕВА: Очевидно, для тебя эта эпоха началась, когда ты оказалась внутри политики, стала ее частью. Ты понимаешь, как это произошло?
ХАМАТОВА: Я прекрасно помню день, когда мне позвонили: такая грязная, поплывшая в растаявшем снегу Москва…
ГОРДЕЕВА: Позвонил кто? Что сказал?
ХАМАТОВА: Было несколько звонков подряд, я, если честно, не помню ни имен, ни последовательности, боюсь перепутать. Но в сухом остатке все мои собеседники говорили одно: надо принять участие в предвыборной кампании президента Путина.
ГОРДЕЕВА: Это осень две тысячи одиннадцатого?
ХАМАТОВА: Это конец декабря одиннадцатого – начало января двенадцатого года: больница имени Димы Рогачёва, в которую фондом “Подари жизнь” было вложено огромное количество денег, сил и души, построена, но официально еще не открылась, фонд дооснащает ее оборудованием: тем, на которое нет денег в госбюджете, и тем, которое было закуплено государством, но за время стройки устарело; параллельно с этим – я уже говорила, помнишь? – из перечня медицинских специальностей “внезапно исчезла” квалификация “онколог-гематолог”, а это большинство врачей, с которыми работает фонд. До нас доходят слухи, что есть много желающих заселиться в новую клинику, оставив наших врачей на улице, а все наши мечты и планы – нереализованными.
ГОРДЕЕВА: Ты это держала в голове, когда тебе предложили принять участие в предвыборной кампании?
ХАМАТОВА: Да, конечно. Но решение я приняла не быстро. Я стала звонить всем, кого люблю, чтобы поговорить, спросить совета.
ГОРДЕЕВА: Когда ты позвонила мне, я стояла в пробке, опаздывая на съемки. Мы снимали финал фильма “Победить рак”. До разгона дирекции НТВ, где я работала, оставалось две недели, но я еще ничего об этом не знала. Но стало уже понятно, что Болотная площадь, какой она представлялась нам в декабре две тысячи одиннадцатого, – это иллюзия. Потому что на Новый год все, кто был на Болотной, уехали в заграничные путешествия, а в январе вера в то, что хоть что-то вот этими стояниями на площади можно изменить, улетучилась: те, кого мы хотели поменять, испугавшись в начале, уже пришли в себя, ощетинились. Новый виток нашего с ними противостояния, как мы теперь знаем, оказался гораздо более мрачным и фатальным.
ХАМАТОВА: Но тогда мы еще этого не знаем. Я лично – точно не знаю. Я тебе звоню и рассказываю, что мне предлагают поддержать Путина на выборах.
ГОРДЕЕВА: А я тебе, даже не дослушав аргументы “за” и “против”, говорю, что решать тебе и я тебя поддержу в любом случае.
ХАМАТОВА: Я всё это слышу, но, кажется, не всё понимаю: у меня высокая температура, я уже несколько недель не могу вылечиться от гриппа, на носу – премьера “Фрекен Жюли”, а это значит, что с десяти утра до пяти вечера мы с Томасом Остермайером каждый день репетируем новый спектакль. Чтобы лучше понять свою героиню, я чуть ли не ежедневно, иногда по утрам до репетиций, иногда по вечерам после репетиций, а иногда и по ночам после спектакля встречаюсь с дочками олигархов, с их женами и любовницами. При этом я играю все свои старые спектакли. А еще я летаю на гастроли, а дома у меня тоскуют три дочери, младшей из которых год с небольшим.
Всё это вместе, плюс какая-то не по моей воле усилившаяся вокруг концентрация политики, вот всё это, конечно, сводило меня с ума.
ГОРДЕЕВА: А в чем это усиление выражалось?
ХАМАТОВА: Это началось, наверное, в сентябре одиннадцатого года. Тогда среди людей, которые так или иначе зависели от государства, началось, знаешь, такое метание: на кого внутренне делать ставку.
ГОРДЕЕВА: Путин или Медведев?
ХАМАТОВА: Ну да. Это всё мимо меня проходит по касательной, но видно, как люди мечутся. Например, никак не могут решить, кого приглашать на какое-нибудь мероприятие по случаю юбилея, открытия выставки или премьеры: уже Путина или еще Медведева. Меня это даже умиляло и смешило до тех пор, пока я вдруг не соотнесла происходящее с тем, что вообще-то у нас есть благотворительный фонд. И этот фонд в какой-то степени навсегда связан с государством. Проблемы, некоторые из которых мы уже решили (например, построили клинику), далеко не исчерпаны. Они еще появятся. И их тоже надо будет решать с государством. Маловероятно, что власть в стране вдруг изменится настолько радикально, что решать проблемы можно будет, с ней не соприкасаясь. Значит, нам нужен диалог. В том сентябре мы как раз летели с Женей Мироновым с гастролей и об этом говорили. Причем он уже довольно предметно понимал ситуацию. А я пока еще в тумане, в вате, сидела и кивала, хлопая глазами.
ГОРДЕЕВА: Никакого предчувствия, что “накроет”, у тебя не было?
ХАМАТОВА: Знаешь, я чувствовала это нутром, но не могла объяснить никому, что именно я чувствую: замерла в бездействии, как человек, который понимает, что идет лавина, но на мгновение обессилел и молча смотрит на надвигающийся снежный пласт. Потом, правда, всё-таки очнулась и предприняла попытку спастись.
ГОРДЕЕВА: Какую?
ХАМАТОВА: У меня появилась идея, с которой я в октябре одиннадцатого года пришла в пиар-службу нашего фонда. Довольно простодушная, но казавшаяся мне реализуемой. Понимая, что “наверху” сидят неглупые люди, я придумала дать интервью на самом-самом популярном телеканале самому популярному ведущему.
ГОРДЕЕВА: Например, Познеру.
ХАМАТОВА: Например, ему. И он, например, меня спрашивает: “А вы не боитесь, Чулпан, что, зная о том, как ваш фонд связан с государством, вас попросят принять участие в агитации на выборах?” А я бы ответила: “Ну что вы, они же порядочные люди и никогда не станут использовать свою помощь благотворительному фонду в качестве аргумента, принуждающего к агитации за них. Ведь это будет похоже на шантаж!” И вот, думала я, власти посмотрят такое интервью, сделают выводы. И даже если придут и попросят, то я им всегда смогу сказать: “Посмотрите, что я тут недавно наговорила у Познера! Назад пути нет!” И так мы, с одной стороны, не испортим отношения с государством, а с другой – не окажемся втянуты в политику.
ГОРДЕЕВА: Меня на встрече в фонде не было, я всю осень снимала “Победить рак”. Что наши тебе сказали?
ХАМАТОВА: Мне сказали не мутить воду, промолчать. “Зачем мы будем наталкивать их на эту мысль?” – ответили мне в фонде, предполагая, видимо, что в Кремле сидят идиоты. Надеясь на то, что пронесет и о нас не вспомнят. И тут я совершила, вероятно, одну из самых больших ошибок в своей жизни: прислушалась к ребятам и не стала настаивать на своем. До того каждую свою идею я оголтело защищала. А тут вдруг как-то безвольно согласилась, отступила.
Нас не пронесло. О нас вспомнили. Мне пришлось участвовать в предвыборной кампании. И это моя и только моя ошибка, что я сразу не заявила, что фонд вне политики, столкновение с которой в результате обогатило меня незабываемым опытом.
ГОРДЕЕВА: Как ты теперь для себя этот опыт определяешь?
