– Все-таки поразительно, что с нами
делает жизнь! Мы все здесь не только жертвы, но и преступники, однако не
чувствуем при этом никаких угрызений совести, а оперативно думаем, как бы
замести следы. Или правда, что с волками жить – по-волчьи выть?
Антон молчал, думая сейчас только о том, чтобы
не упасть.
Он шел с огромным трудом. Вообще с ним
творилось что-то странное. Тела почти не чувствовал, но голова болела так, что
каждый шаг отдавался в ней мучительным толчком. Все, чего хотелось сейчас, это
лечь – где угодно, пусть и на сырой траве, – и полежать с полчасика.
Однако Сибирцев и Бармин, конечно, правы: с кладбища следовало смыться как можно
скорей.
«Возьму такси и поеду домой, – подумал
он, ощущая, что засыпает на ходу. – А Нина? Ну, она, наверное, поедет к
этому, к своему… И на здоровье».
Они уже поднимались в гору. Дебрский еле
передвигал ноги, поэтому Бармин тащил его с одной стороны, а Николай – с
другой. Нина шла чуть впереди, то и дело оглядываясь на Антона с умоляющим
выражением, словно говоря: «Ну пожалуйста, ну скорее!»
А он был бы и рад идти быстрей, но ничего не
мог с собой поделать.
– Машина! – воскликнула Нина. –
Давайте попросим нас подвезти.
– Здесь нельзя, – ответил Николай,
вглядываясь в темно-зеленый джип, который появился на склоне, метрах в двадцати
выше их. – Лучше на какой-нибудь оживленной…
Он не договорил. Взревев мотором, джип
рванулся к ним.
Антон увидел, как Бармин метнулся на обочину.
В другую сторону отпрянул Николай, прижимая к себе Нину. А он так и стоял,
уставившись в тупую морду джипа.
Автомобиль приближался медленно, странно
медленно, и в тот момент, когда тяжелый металл ударил Дебрского, он увидел за
стеклом знакомое лицо с безумными от ужаса глазами – и почувствовал не боль, а
невероятное облегчение, потому что вспомнил наконец все.
Он еще хотел улыбнуться Кошке, но не успел.
Сбив Дебрского, джип пролетел еще несколько
метров по скользкой дороге, кренясь влево, влево, к обочине, а потом с такой
силой врезался в тополь, что дерево не выдержало удара, переломилось пополам и
всей тяжестью накрыло сплющенную кабину.
* * *
Николай вздрогнул – и чуть не свалился со
стула. Неужели он задремал?
Встряхнулся, потер лицо и с опаской поглядел
на неподвижное, обмотанное бинтами тело, распростертое на кровати.
Кто-то тронул его за плечо. Николай оглянулся.
Это врач из реанимации, Николай его знает, только не может вспомнить имени. Он
ведь много кого знает тут, в Пятой градской, потому ему и позволили сидеть
около умирающего.
Нина порывалась, но он ее не пустил, потому
что деду стало плохо, его тоже нельзя было оставить… Или дело было не в
Бармине? Или Николай просто не хотел, чтобы она сидела тут, смотрела на
полуживого человека, вспоминая, как это всегда бывает в таких случаях, только
самое лучшее?
«Считай лишь солнечные часы…» Кто это сказал?
– Что? – тупо переспросил он,
наконец-то сообразив, что врач ему что-то говорит.
– Тебе просили передать, что Константину
Сергеевичу стало получше.
– А-а… Хорошо. Спасибо.
– Не за что, – ответил реаниматор.
Наклонился над Дебрским – и отошел, пожав плечами.
Очень выразительно. Без слов понятно: доктор
недоумевает, почему раненый еще жив.
Да уж. Сейчас это дело не часов, а скорее минут.
Николай только надеялся, что изломанное тело Дебрского не чувствует боли.
Все-таки позвоночник сломан в двух местах…
Его вдруг словно толкнуло что-то. О господи!
Дебрский открыл глаза!
Николай вскочил, наклонился над ним. Что это?
Судорожное сокращение мышц или он очнулся?
Взгляд затуманен, устремлен в никуда. Нет,
беспамятство не отступает.
– И… Ин… – прошелестели сухие губы.
Николай схватил чашу с водой, стоящую на
столике, кусочком ватки смочил губы раненого и позволил нескольким каплям
попасть в его рот.
Ресницы дрогнули, взгляд переместился, и
Николай встал, чтобы Дебрский мог его видеть, не поворачивая головы. Тем более
что он все равно не мог этого сделать.
– Ин-на где? – выдохнул Дебрский.
Николай качнул головой. Он не знал, что
ответить. Правду: в морге – невозможно. Соврать, что ждет в коридоре? А вдруг
он позовет ее?
– Ясно… Скоро встретимся…
В глазах – спокойное понимание. Наверное, он
все-таки не ощущает боли. И чудо, что еще говорит. Прогрессирует отек легких,
скоро он дышать не сможет без аппарата. Но это продлится недолго.
– А Нина?
– Она в коридоре. Там у Константина
Сергеевича прихватило сердце, она с ним.
– Позови… – Глаза ожили, но тут же
померкли: – Нет. Не надо… не простит.
– Ну что ты! – растерянно
пробормотал Николай. – Конечно, простит.
– Не-ет… Нельзя такое… – Он с трудом
перевел дыхание. – С Кошкой мы там встретимся и помиримся. Я на нее не
сержусь. Она тоже… А Нина меня не простит.
Николай выпрямился. Не хотелось, чтобы
Дебрский видел сейчас его лицо. Он бы отошел, да как отойдешь от умирающего?
– Все вспомнил. – В голосе
слабо-слабо, точно трава под легким ветерком, шелестело торжество. – Риту,
Лапку… Нину…
В горле у него громко булькнуло, в глазах
плеснулся страх, и Николай оглянулся, чтобы позвать врача, но палата была
пуста.
Однако Дебрский смог вздохнуть снова.
– Нину… позови.
Николай опустил голову, ощутив прилив такой
ненависти к этому человеку, что стало страшно самого себя.
Этот Дебрский… расчетливый убийца! Мало он
измучил эту женщину? Нет, хочет причинить ей новую боль зрелищем своего
умирания. Вымолить, вырвать у нее прощение, словно входной билет, дающий право
занять на небесах местечко поудобнее!
– Попроси ее, пусть простит меня, –
слабо зашелестело внизу, и Николай снова увидел глаза умирающего. – Ты
теперь останешься с ней…
С Ниной? Значит, это о ней говорит Дебрский с
такой завистью? Или… о жизни, в которой остается Николай, в то время как
мертвый ляжет в могилу?
