На крыльцо выскочила соседка и набросилась на
Инну чуть ли не с кулаками. Ее визгливый голос разносился по улице, и люди
начали выходить из других домов. Почему-то все они смотрели на Инну с искренним
возмущением, словно она сама умудрилась устроить этот кошмар со своей «любимой
игрушкой» – так Инна называла прелестную дачку. Вернее, то, что когда-то было
ею…
Как ни громко кричала соседка, до Нины
долетали лишь обрывки ее воплей. Но и этого хватило, чтобы выудить информацию и
наконец понять: грохнуло вчера около десяти вечера, пожар чуть не перекинулся
на другие дома, народу пришлось отстаивать свое добро, а Иннин дом было
изначально невозможно спасти. Пока вызвали пожарных, пока они приехали из
райцентра, который находился чуть ли не в два раза дальше Нижнего, но все
равно, по ранжиру гасить пожары в Сапрыкине должны были именно райцентровские
пожарные…
«Именно поэтому мы их не видели, –
кивнула сама себе Нина, почему-то порадовавшись, что додумалась до
этого. – Они же по другой дороге мчались, с противоположной стороны. Не то
мы всполошились бы, конечно, хотя что проку, мотор же все равно не заводился».
Однако пожарным досталось только обрушить
струи пены на догоравшие обломки, для порядка облить стены ближайших домов – и
отбыть восвояси. Соседка, у которой был записан Иннин домашний телефон,
пыталась дозвониться ей, но никто не брал трубку.
«Никто и не мог, – подумала Нина. –
Мы в это время загорали на обочине. Инна возилась с мотором, а мы с Лапкой
вообще спали…»
Инна, не дослушав, вдруг замахала на
столпившихся людей, а потом повернулась и быстро пошла, почти побежала к
машине, все так же бестолково размахивая руками. Неловко забралась на
водительское место, захлопнула дверцу и даже кнопочку фиксирующую нажала.
Сидела сгорбившись, зажав руки меж колен,
крепко стиснув веки. Нина сбоку видела ее бледное, почти белое лицо,
заострившийся профиль, страдальческую морщину у рта. Черные кудри, упавшие на
щеки, смотрелись как траурная кайма.
– Инночка… – пробормотала она
беспомощно, совершенно не зная, что тут можно сказать.
– Я даже не представляла, – невнятно
выговорила Инна, словно губы ей не повиновались, – что это так страшно.
– Господи, Инночка, – всхлипнула
Нина. У нее аж сердце заболело от жалости к подруге! – Какой кошмар, что
сломался мотор, мы бы приехали вовремя, что-то могли сделать!
Инна обернулась к ней так резко, что Нина
невольно отпрянула к спинке.
– Да ты что, и впрямь такая дура, что не
понимаешь? – безжалостно, ядовито, с необъяснимой ненавистью выдохнула
Инна. – Если бы не эта поломка, мы бы…
У нее прервался голос, и какое-то время она
беззвучно шевелила губами, не в силах ничего сказать.
Но что можно было сказать? И так ясно: если бы
не эта поломка, если бы они не задержались в пути, дом взорвался бы как раз в
то время, когда они были бы в нем.
* * *
«Вот подлость какая! Почему я помню, что каша
эта называется овсянка, хлеб – «Дарницкий», масло – сливочное, кофе приготовлен
со сгущенным молоком, а как меня зовут – не помню?!»
И правда – больной помнил уйму всяких бытовых
мелочей, а вот самое главное… И даже зеркало, которое сразу после завтрака
притащил доктор, не помогло. Он сосредоточенно вглядывался в краснокожую («Это
небольшие ожоги, скоро все пройдет!»), заросшую рыжеватой щетиной, голубоглазую
физиономию. Голова была обрита: волосы, по словам доктора, сожгло начисто.
– Ну, нагляделись? – Доктор держал
довольно тяжелое зеркало, уперев в свой живот, и уже устал.
Больной задумчиво кивнул. В целом физиономия,
несмотря на ожоги, бритоголовость и общий идиотизм выражения, проистекающий,
конечно, от растерянности и неопределенности, не вызывала никаких неприятных
ощущений, за исключением одного: это лицо больной видел впервые в жизни. Это
было лицо человека, которого звали Антон Антонович Дебрский… Странно, сегодня
он уже с меньшим отвращением относился к этому словосочетанию. Может,
постепенно привыкнет и к имени, и к лицу?
– И как? – с любопытством спросил
доктор.
Больной чуть заметно поелозил головой по
подушке.
– Понял, – бодро отозвался
доктор. – Ну что ж, попробуем следующее средство. Сейчас к вам зайдет один
человек, я никаких подсказок делать не буду, попробуйте сами догадаться, кто
это.
Он приоткрыл дверь, махнул приглашающе, и в
палату осторожно, бочком, втерся темноволосый, круглолицый, чрезвычайно
широкоплечий крепыш ростом метра полтора – из тех, о ком говорят: «плечист в
желудке».
Он вгляделся в лицо больного и сдавленно
пробормотал:
– Это он, да, нет сомнения. Антон
Антонович Дебрский, коммерческий директор дилерской фирмы «Вестерн». По работе
характеризуется положительно. Ему тридцать два года, женат, имеет дочь… –
Он осекся и испуганно обернулся на доктора, который издал какой-то странный,
недовольный звук.
«Господи! – обреченно закрыл глаза
больной. – Еще и дочь!»
– Да вы свободнее себя чувствуйте,
раскованней, господин Красноштанов, – посоветовал доктор. – Что вы
зажались, словно на опознание трупа прибыли? Как видите, наш пациент вполне жив
и в сознании.
– Антон, привет! – Красноштанов
неуверенно улыбнулся. – Ну, слава богу. Задал ты нам страху! Главное,
сделка с этим поганым Асламовым вся на тебе висела, ты нас здорово подставил…
Тут доктор снова сделал недовольный звук
горлом, и Красноштанов суетливо замахал руками:
– Да это тьфу, это ничего, ты, главное,
поправляйся…
– Кто такой Асламов? – перебил
больной. – И что такое дилерская фирма «Вестерн»?
Красноштанов растерянно оглянулся на доктора,
а тот спокойно сказал:
– В «Вестерне», который продает
автомобили ГАЗа, вы работаете, ну а Асламов – ваш недобросовестный партнер, так
я понял, господин Красноштанов?
Тот поспешно закивал.
Доктор взглянул на больного и вопросительно
вскинул брови. Тот опять поелозил головой по подушке. Доктор понимающе кивнул и
властно взял господина Красноштанова под локоток:
– На сегодня хватит. Спасибо вам большое,
вы пока идите. Если понадобится, мы вас пригласим еще разок.
– Конечно, конечно… – суетливо
забормотал Красноштанов, выворачивая свою короткую, крепкую шею, чтобы
оглянуться на больного и послать улыбку на прощание: – Антон, ты давай тут это…
не залеживайся! Мы тебя ждем!
