«Ничего, – утешил себя Гоша, – вот
поставят к стенке – так и солитер сдохнет!»
Спина вроде бы отошла маленько. Он даже смог
подняться и убивать Бармина пошел не крючком согнутый, а чуть ли не строевым
шагом. Шел и улыбался. Ну теперь-то его уж точно вышка ждет, теперь он не
отвертится! А как поставят его к стенке, вернее, ткнут в затылок ствол, потому
что теперь убивают выстрелом в затылок, внезапно, он непременно изловчится
крикнуть что-то вроде: «За веру, царя и Отечество!» На худой конец – «За
Родину, за Сталина!». Как тот Солдат кричал бы…
Но когда дошел Гоша до учителева крылечка,
оказалось, что по привычке он прихватил с собой не дубину, не дрючок
какой-нибудь смертоубийственный, а все тот же выструганный из деревяшки автомат
в качестве орудия убийства.
Гоша остолбенел в проулке, дивясь своей
дурости и крушась, что опять дело останется несделанным, и в эту минуту вдали
на шоссе замаячили приближающиеся огоньки. Машина остановилась на обочине:
открылась дверца, вышла женщина, которая держала на руках что-то тяжелое, вроде
как ребенка, и пошла к дому. Через мгновение автомобиль умчался в чкаловском
направлении, а незнакомая женщина поднялась на крыльцо, не заметив Гошу,
застывшего в густой тени, и ногой стукнула в дверь, поскольку руки у нее были
заняты.
Ну, не столь она оказалась и незнакомая. Гоша
ее сразу узнал, как только увидел рядом с Барминым в осветившемся окошке. Это
была его внучка Нинка, лет на пять младше Гоши. Раньше-то, до его отсидки,
учительская дочка часто к отцу наезжала с девочкой, а уже выйдя из тюряги, Гоша
прослышал, что дочка померла, а внучка, само собой, выросла и даже своей
собственной малявкой обзавелась. Гоша еще как-то видел ее с рыжеватым таким
мужиком, надо думать, с мужем, которого она привозила деду на показ. Тогда он
памятником еще не стоял, Нина не обратила никакого внимания на пыльную и пьяную
кучу тряпья у дороги и прежнего знакомца не признала. И вот теперь Гоша смотрел
на ее усталое лицо с низкими, прямыми бровями и думал: что ж теперь делать?
Одно дело – придавить старого вруна в одиночку, и совсем другое… Был бы у него,
к примеру, «макаров», не деревянный, как «калашников», а настоящий, можно было
бы снять Бармина через окно одним метким выстрелом.
Тут Гоша отвернулся и угрюмо пошел прочь,
понимая, что чудес не бывает, и даже окажись у него вдруг «макаров», в его
трясущихся руках он плясал бы как припадочный. В Бармина он бы вряд ли попал,
еще задел бы Нинку или ее девчонку, а хватит небось с него невинных-то душ. Или
вовсе пули пошли бы мимолетом в ночное небо…
Он задрал голову и какое-то время стоял,
придерживая на затылке каску. Ах, ночь! Как вызвездило! И Грудки рассыпались во
всю красу…
Медленно проплыло воспоминание, как в
незапамятные времена Бармин собирал пацанов ночью в школьном дворе и тыкал
сухим перстом в небо, объясняя, что у каждого созвездия есть названия
официальные, какие на всех небесных картах обозначены, и народные, исконно
русские. Плеяды, к примеру, зовутся Волосожары или Грудки, Млечный Путь – Пояс,
Моисеева дорога, Становище…
Гоша резко опустил голову. Раньше он любил
глядеть на звезды, а теперь почему-то не мог долго выдерживать их взглядов. В
самую душу смотрят, сердце вынимают!
Он побрел по проулочку, заплетаясь ногами. Что
ж делать-то? Идти опять в стылую-постылую избу было неохота. Гоша присел под
забором, угрюмо глядя в землю. Разве подождать, пока в доме уснут, залезть к
Бармину да и удавить его втихаря, не трогая остальных? Эк же принесло их не
вовремя! Злая судьба всяко палки в колеса поставить норовит, и жить не дает, и
подохнуть мешает. Он думал, думал об этом и не заметил, как уснул.
А разбудила его боль. Конечно, всякий скажет,
что для здоровья не полезно лежать на стылой осенней землице, если спину
накануне разламывало. Он замерз, а подняться не мог, так заколодело все тело.
Ворохнулся, скрипя зубами, – и услышал совсем близко человечьи голоса.
Два мужика шли от шоссейки, и шаги их гулко
отдавались в землю.
– Точно, вон его дом, – сказал
молодой хрипловатый голос. – На крыше какая-то фиговина крутится.
– Тот самый, – согласился его
спутник очень похожим голосом. – И вертушка возле трубы, и крайний вдоль
трассы, дальше только дачи, и крыша цинковая, вся блестит.
Гоша неслышно отпрянул в тень забора, хоронясь
лунного луча, потому что, пока он спал, вышла в небо луна и светом своим
помрачила звезды. Неосторожное движение отдалось резкой болью, и Гоша сцепил
челюсти, давя стон. Он и сам не знал, почему не хотел, чтоб его заметили эти
двое, которые шли к дому Бармина от машины с тихо ворчащим мотором, приткнутой
возле обочины. Примерно одного роста, оба здоровенные, что твои кони, один в
кожаной, похрустывающей куртке и простоволосый, а другой запахнулся в широкое и
длинное пальто, нахлобучил шляпу. До Гоши долетел слабый запах одеколона.
Везет же людям, а? Выпили только что…
«Понаехали, – мрачно подумал Гоша. –
Как назло! Может, праздник какой намечается? То-то вон Нинка еще на кухне
шебаршится».
Ему было отчетливо видно кухонное окошко с
незадернутыми занавесками и Нинину фигуру возле раковины. Похоже, она мыла
посуду.
Парни тоже заметили Нину и замерли в двух
шагах от Гоши.
– Вон она! – прошипел который в
куртке. – Не спит! Повезло!
– Не кажи гоп! – был ответ, и одетый
в пальто парень шагнул к дому. – Готовься, Кисель, и гляди: если
лажанешься, я тебя заставлю рылом хрен копать, понял?
Вслед за этими словами он сделал своему
спутнику знак отойти в тень, а сам оказался под окном и дважды стукнул в него
согнутым пальцем.
Нина, которая уже пошла было из кухни,
оглянулась и приблизилась к окну, щитком держа над глазами руку, потому что со
свету ей было не рассмотреть стоявшего за окном человека.
Она прильнула к стеклу, вглядываясь, потом
приоткрыла форточку.
– Антон? – долетел до Гоши ее
неуверенный голос, и он понял, что Нина приняла ночного гостя за своего мужа,
но тут же сообразила, что ошиблась: – Ой, извините! Вам кого, Константина
Сергеевича? Но он уже спит.
– Ради бога, простите! – негромко
произнес мужик в пальто не прежним, хриплым и грубым, а новым, вальяжным
голосом, изменившимся до того, что Гоша даже не сразу его узнал. – Не надо
никого будить, но… не найдется ли у вас чего-нибудь от сердца? Мы с женой
возвращаемся в Чкаловск, ей стало плохо, а у нас, как назло, ни валидола,
вообще ничего, представляете? Нам хотя бы одну таблеточку, чтоб приступ снять.
– Где же ваша жена? – спросила Нина.
– Я ее в машине оставил.
