Гоша задрал бровь. Ему было отлично видно
слабо освещенный салон автомобиля. Никакой бабы там и в помине нету! Этот конь
в пальто откровенно вешал Нинке лапшу на уши.
– Но если у вас нету таблеток или
опасаетесь, я пойду у кого-нибудь другого попрошу, – ночной гость
неопределенно махнул в темноту.
– Да все спят уже, – резонно
возразила Нина. – Погодите, я сейчас поищу таблетки, только, извините, я
вам не открою, а в окошко подам.
– Конечно, конечно! – обрадовался
мужик, и Нина ушла из кухни – наверное, искать таблетки.
Мужик обернулся к своему сотоварищу и кивнул:
все, мол, в порядке. А Гоша только головой покачал: на этих парнях пробы
ставить негде, опытному человеку вроде него это даже и в ночной тьме видно, а
Нинка дура, ей надо было покрепче запирать все двери и по дедову мобильнику ментов
скликать! Да пес ли с ней, Гоше-то какая печаль? Хотя просто интересно, что же
будут дальше делать братки?
Нина вернулась, держа в горсти какие-то
таблетки. Она потянулась к форточке, но, когда начала их передавать
«заботливому супругу», произошло то, что и должно было произойти: руки у него
оказались дырявыми, и все просыпалось на землю.
– Боже ты мой! – возопил
страдалец. – Ах я болван! Что ж делать, здесь ничего не видно! Они все
упали в грязь!
Нет, эта Нинка определенно дикошарая какая-то.
Нормальный человек – вот хоть сам Гоша! – на ее месте что сказал бы? «Твои
заботы! Сам виноват!» Но это ж нормальный! А Нинка только поойкала с раззявой
за компанию – и принесла ему новую порцию таблеток. Гоша уже решил было, что
сейчас земля под окошком вторично будет засеяна валидолом и всякой такой
хреновиной, однако эта дурнопегая взяла и открыла целую оконную створку! И еще
высунулась:
– Держите, не рассыпьте!
И тут… Гоша моргнуть не успел, как мужик с
силой ударил ее по руке, таблетки посыпались в разные стороны, а он вцепился в
ее плечо и прошипел:
– Тихо! Вылезай! Пикнешь – перестреляем
всех в доме, и старика, и девчонку, поняла?
При этих словах из темноты появился «кожаный»,
причем в руках у него и в самом деле зловеще мерцал ствол.
Гоша так и обмер, глядя, как Нинка мгновение
стоит неподвижно, перегнувшись через подоконник, а потом, кивнув: поняла,
мол, – начинает неуклюже из окна вылезать. А что еще она могла поделать?
Несподручно бабе с медведем бороться, того и гляди юбка раздерется!
Этот, который при шляпе и в пальто, ей
помогал, а «кожаный» страховал каждое движение пистолетом. Но он напрасно
сторожился: Нинка и не помышляла бежать или звать на помощь. Двигалась как под
гипнозом, и лицо ее показалось Гоше лицом спящего человека, до того оно было
спокойным.
Нет, оно было спокойным, как у мертвой!
Куда это она направилась?
Гоша представил, как Бармин проснется, увидит,
что в кухне окошко нараспашку, а Нины нет. Небось подумает, что девка сбежала с
любовником, а дочку подкинула старику. Вот повертится!
Нет, Бармин небось помрет со страху. Вот и
хорошо, Гоше хлопот меньше. Так ему и надо, этому старому гаду!
А ведь стыдобное затевается дело…
Нинка шла как на расстрел, каждую минуту
оступаясь на неровной, бугристой тропке, хотя браток в пальто поддерживал ее
под локоток. «Кожаный» топал сзади, поигрывая у ее затылка своим стволиком.
Настроение у него, судя по всему, было преотличнейшее, дело казалось слаженным,
и для полноты кайфа он не нашел ничего лучшего, как замедлить шаг, сунуть
пистоль во внутренний карман куртки, расстегнуть штаны и оросить вонючей струей
тьму у забора – и Гошу, затаившегося в этой самой тьме.
Теплые капли попали ему на лицо. Он видел
струйку, бегущую по серебряному плащу – плащу Солдата.
Да вы что, сявки? Девку, как партизанку, под
дулом ведете, а на Солдата… Да вы что?!
Гоша вскочил с земли, забыв о боли:
– Стоять, ётишкин пистолет!
На какое-то мгновение «кожаный» обмер, держа в
руках отнюдь не «макарова», а то, что торчало у него из расстегнутых штанов и
капало, будто прохудившийся краник.
– Руки вверх! – вскинул Гоша
автомат. – Оглох? Руки, говорю!
«Кожаный» медленно раскрывал рот и послушно
поднимал руки. Краем глаза Гоша увидел, как парень в шляпе обернулся и тоже
остолбенел при виде невесть откуда взявшейся фигуры, сплошь серебряной в ледяном
лунном свете, с серебряным автоматом в руках.
– Нинка, мотай отсюда! – приказал
Гоша. – Гони домой, звони, вызывай ментов!
Он увидел в ее огромных, расширенных глазах
свое сверкающее отражение, и вдруг такая гордость ударила в сердце! Солдат там
был! Солдат!
– Уходи, говорю!
Нина дернулась было, но тот, в шляпе, успел
поймать ее за руку:
– Куда? Стоять!
– Да ты что, кургузая твоя душа? –
весело сказал Гоша, медленно водя стволом автомата от одного братка к
другому. – Я те сейчас язык ниже пяток пришью и скажу, что так и было! А
ну, отпусти бабу! Чай, не твоя!
– Ай-яй-яй! – без тени страха
отозвался парень в шляпе. – Ходячий памятник! Это я тебя, значит, в
телевизоре видел? Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, что ж ты девушкам спать не
даешь, памятник? Ведь вам, мертвякам, стоять надо! Тогда лежи, если стоять не
хочешь.
Гоша увидел, как дернулась его рука из
кармана, как блеснуло что-то беззвучно в этой руке, но мгновением раньше он
успел нажать на деревянную гашетку и давил, давил, выпуская весь диск, все
патроны, он изрешетил эту сволочню, из них клочья летели, из турок поганых,
ляхов, гадов-немцев, духов!..
– Круто, Жека! Прям в лоб! –
изумленно сказал Кисель, недоверчиво наклоняясь над распластанной на земле
фигурой. – Пошел песок караулить! А я чуть не обделался, когда он вылез
тут…
– Ладно, хватит кудахтать, – Жека
зыркнул на Киселя так, что тот подавился словом. – Открывай багажник. Да
штаны не забудь застегнуть, а то потеряешь все свое!
– Зачем багажник? Река же вон,
рядом, – Кисель рвал заевшую «молнию» джинсов. – Давай прямо с моста!
– А чтоб тебе ежа против шерсти родить!
Совсем одурел? Ноги делать надо! – Жека с силой толкал Нину к
машине. – А если кто-то услышал выстрел? Да скорей, скорей! Доедем до
Горьковского моря, там и…
