Выйдя из себя, он с такой силой стукнул
кулаком по багажнику, что замок слабо крякнул – и крышка подскочила вверх.
Нина втянула ноздрями свежий, ледяной воздух,
и в голове сразу прояснилось. Слабо ворочаясь, она неотрывно смотрела на лицо,
нависшее над ней. Даже в слабом свете, доходившем сюда с поста, было видно
единственное написанное на этом лице выражение: изумление. И звон тоже замолк,
как бы от удивления.
– По-ро-ся-та? – тихо повторил
инспектор. – Да какие ж это поросята?!
– Ну, не поросята, а свинья, –
угрюмо буркнул Жека, зябко вздергивая плечи и сунув руки в карманы
пальто. – Или сука, назови как хочешь. Жена сбежала от мужа, тот попросил
вернуть. Везем вот к нему.
– Эй, Вадька! – закричал
лейтенант. – Давай сюда! А ты вылезай, чего разлеглась, как дома на
диване?
– Кончай, – негромко, зло бросил
Жека. – Давай договоримся. Тут такое дело… Ты знаешь, кто ее мужик? Да он
тебя…
– Не пугай, и без тебя пуганый! –
хмыкнул Кулиш, бесцеремонно вытягивая Нину из багажника и помогая удержаться на
подгибающихся, спутанных пластырем ногах. – А вот, может, ты какой-нибудь
вахабит, нашу девку похитил и теперь выкуп за нее задумал взять? Вадька, да ты
где там спишь?!
– Какой же я вахабит, я наш,
русский, – беспомощно проблеял Жека, оглядываясь.
Из машины высунулся было Кисель, но тут же
скрылся.
– Девушка, ваша вещь? – галантно
спросил Кулиш, набрасывая на плечи Нины куртку, предварительно охлопав
карманы. – Вон и мобильничек. Это вам звонили? Чего ж трубку не брали? Ах
да…
В руках Кулиша оказался перочинный ножик.
Чиркнул по пластырю, стянувшему руки Нины, склонился к ногам, запыхтел,
разрезая тугие, липкие ленты…
В это мгновение глаза Жеки сузились, блеснули
ненавистью.
– Я тебя все равно достану! –
выдохнул он и с силой толкнул Нину, так что она схватилась за плечи Кулиша, но
не удержалась, и оба повалились на асфальт.
– Саня? Чего там? – донесся от поста
сонный голос. – Эй, стой! Стреляю!
Но поздно: «Волга» уже начала двигаться. Жека
вскочил на переднее сиденье, неловко подбирая длинные полы своего пальто.
Вспыхнули красные огоньки, и какой-то ужасный, бесконечный миг Нине казалось,
что «Волга» даст задний ход – и наедет на них с Кулишом, – однако
автомобиль со свистом рванулся вперед.
– Стой, стой! Стреляю! –
Проснувшийся Вадька бежал по дороге, размахивая дубинкой, а другой рукой рвал
кобуру.
– Вахабит твою мать! – Кулиш
подскочил, тоже рванулся вперед, вытягивая руку.
Громыхнуло раз, другой, но красные огоньки
продолжали удаляться.
– Да хрен с ними, – тяжело дыша,
сказал Вадька. – Давай лучше вперед на посты тревогу дадим, уже на плотине
их перехватят. Полные придурки, на что надеялись?
Постояв еще и поглядев в сгустившуюся тьму,
они пошли к будочке поста.
– А что у них там было-то, я не понял? –
спросил Вадька. – Чего ты к ним прицепился?
– Да ляльку везли связанную в
багажнике, – отмахнулся Кулиш. – От мужа, дескать, смылась. Ну ты и
спишь, тут убивать напарника будут, а тебе все дрыхнуть! Эй, а где она? Где эта
лялька?.. Да они что, опять ее с собой прихватили?!
Дорога перед постом была пуста.
* * *
Витек был злой-презлой, Николай старался
держаться от него подальше, благо просторные сиденья «Фольксвагена» вполне
позволяли сидеть вольнее. Это, конечно, неплохо, что водитель так остро чувствует
свою вину, однако совсем не обязательно, чтобы необходимым сопутствующим
элементом этой вины стала еще и острая, клиническая, можно сказать,
мизантропия! Тем более что они недурно провели время в Чкаловске. Не столь
авантажно, как у Родика Печерского, в его тайной забегаловке, скорее наоборот:
тихо-мирно, зато Николай уже много-много лет не чувствовал себя так спокойно и
уютно, как дома…
Ну, это понятно. У него ведь не было семьи, и
дома не было – в том смысле, какой обычно вкладывают в это понятие. Жил бобылем
в квартире, оставленной ему теткой, а у родителей чувствовал себя лишним. Там
царила семья старшего брата, вернее, его трехлетние близнецы. Для родителей
Николая существовали только внуки, им было не до младшего сына – взрослого,
угрюмого, странного. Брат с женой откровенно дулись на Николая, что равнодушен
к крикливым и довольно-таки противным пацанам, а главное, что живет в
собственной квартире. Нет чтобы передать хоромы молодой семье, а самому ютиться
с предками!
«Хоромы» были двухкомнатные, проходные, в
панельном доме на Бекетовке. А «ютиться» приходилось в четырехкомнатной
«сталинке» с огромной кухней и высоченными потолками на проспекте Гагарина.
Николай прекрасно понимал, что дело не в метраже. Брата Егора дико заедало, что
тетка оставила квартиру Николаю – именно ему, обойдя старшего брата и
специально оговорив в завещании условие: наследство получает только младший
Сибирцев, а если на жилплощадь начинает претендовать кто-то другой, квартира
уходит из семьи как выморочная. Тетка была не кровная родня, даже, строго
говоря, и не тетка никакая, а приемная дочь мачехи отца (родственные связи в их
семье были очень смешные, будто в какой-нибудь «Санта-Барбаре»!), поэтому никто
ни на что не мог претендовать по закону: законом тут была ее воля. А так строго
она поступила с Егором «всего-навсего» за то, что он однажды, воспользовавшись
ее отъездом на поклонение мощам Серафима Саровского в Дивеево, подобрал ключ и
привел в ее квартиру двух знакомых девиц, поскольку кровь из носу захотелось
ему именно этим вечером испробовать любовь втроем. Раньше все никак не
удавалось уговорить сразу двух девок, а тут все сошлось, и хотелось – ну просто
вынь да положь, вот только жилплощади нету. Егор потом говорил, что ему просто
ничего другого не оставалось, как внедриться в пустую квартиру…
А тетушка вернулась с полпути. Автобус
сломался, а поскольку она была невероятно богомольной и суеверной, даже
называла себя «мирской монашкой», она и решила, что святой Серафим не желает ее
присутствия в Дивееве. И добиралась обратно на попутках, приехала в город
ночью, вошла в квартиру, а там…
