– И в чем же моя сущность? –
полюбопытствовал Дебрский, у которого мгновенно исправилось настроение.
– Говоря по-старинному, вы долго
запрягаете, но быстро погоняете, – усмехнулся Алик, разглядывая его лицо,
но теперь этот пристальный взгляд уже не казался оскорбительным. – А проще
сказать – вы долго принимаете решение, но уж потом вас не остановить. Это
выражается буквально во всем, в этой манере откашляться перед тем, как сказать,
в том, как вы поглядываете исподлобья, прикусываете губу – и вдруг делаете
резкое движение вперед, словно бросаетесь куда-то. Как медведь на раззяву! Нет,
вам бессмысленно стараться изменить внешность. Даже если на вас намазать пуды
грима, обрить наголо и приклеить четыре бороды, вы все равно останетесь собой.
Если хотите сделаться неузнаваемым, сперва измените свою манеру поведения!
Это он договаривал уже в лифте, по-прежнему
пристально озирая Дебрского. Но неприятное чувство у того исчезло. Более того –
образная речь Алика немало забавляла и даже доставляла удовольствие. Главное,
конечно, что его наконец признали!
Это было совершенно новое, блаженное чувство –
определенность. Такое ощущение, будто он долго-долго что-то искал – и вот
наконец нашел.
Конечно, нашел! Всего-навсего себя самого! И
тем, кто сочтет его радость несколько преувеличенной, Дебрский мог бы
посоветовать как следует стукнуться головой, желательно сунувшись еще и в
огонь, а потом посмотреть, что из этого выйдет.
Значит, нет никакого заговора! Инна, и
Сибирцев, и даже Красноштанов мгновенно стали казаться милейшими и добрейшими
людьми. Собственные имя и фамилия сделались чрезвычайно звучными и даже
красивыми своей необычностью. Квартира, в которую они с Аликом как раз в эту
минуту вошли, поразила своим уютом. И даже промелькнувшая где-то на обочине
сознания мысль, что Антону Дебрскому (то есть ему лично) предстоят похороны
жены, не смогла омрачить его чудесного настроения.
– Забавно… – пробормотал Алик,
озираясь.
– Что именно? – счастливо улыбнулся
Дебрский.
– Квартира ваша. Я ожидал увидеть нечто
совсем другое, совсем. Она вообще не в стиле вашей жены. Обыкновенное
обывательское жилье – ради бога, не обижайтесь, я в смысле такого стандартного
домашнего уюта. Мне почему-то казалось, тут будет везде хром, никель,
евроремонт и шкуры снежных барсов на полу. – Он хохотнул, поглядев на
желто-коричневый скромный палас. – Теперь понятно, почему ваша супруга ни
за что не хотела сниматься дома. Она, видимо, подсознательно ощущала, что
изыски не стыкуются с этой обстановкой. Да, та квартира, где мы работали,
смотрелась куда эффектнее!
Дебрский вспомнил лицо своей жены – то, что
видел в альбомах. Эта замкнутая, явно смущенная вниманием к себе женщина – и
шкуры снежных барсов? Надо полагать, хиленькая шубенка из норковых охвостьев,
которую Антон заметил, когда из любопытства заглянул в шкаф, была для нее
пределом экзотики. Однако что-то этот фотограф разговорился не по делу!
В этот момент Алик, словно спохватившись,
обернулся к напряженно умолкнувшему Дебрскому и хлопнул себя по лбу:
– Ох, гром меня убей! Язык мой – враг
мой. Просто дурацкая привычка мыслить вслух. Можно написать интереснейшую
статеечку на тему соответствия или несоответствия жилища хозяину, совпадения
среды обитания – и его внутренней сущности. Я это когда-нибудь сделаю. Но
сейчас давайте обменяемся ценностями, что ли?
Дебрский молча протянул руку, но Алик не
спешил открывать сумку, висящую через плечо:
– Извините. Сначала я бы предпочел
получить деньги. Если помните, мы договаривались именно так: утром деньги –
вечером стулья. Вы заказывали шесть снимков – вот и заплатите мне девяносто
долларов с учетом такового же аванса. Мы договаривались, – с нажимом
повторил он, – что заказ оплачивается в любом случае. А то была у меня
история, когда клиентом за те три дня, что я печатал фотографии, вдруг овладели
пуританские настроения. Он даже с женой развелся, когда посмотрел со стороны на
свои любовные семейные игры! Но это ладно, это его личные проблемы, но мне-то
он при этом не заплатил ни цента! Поэтому я теперь работаю с частичной
предоплатой – и не отдаю заказа прежде, чем получу остальное!
Господи, какой болтун… У Дебрского в висках
заломило от картавой скороговорки Алика. А хуже всего, что он, сразу вспомнив,
что такое доллары, не мог сообразить, как они соотносятся с рублями. Потому что
не было у него никаких долларов!
– Я же вам говорил, что попал в
аварию, – сказал он как мог спокойно. – И все, что было при мне,
сгорело. Могу расплатиться только в рублях, если подскажете, какой теперь курс.
Смуглое лицо Алика разочарованно вытянулось.
– Ну, ребята… – протянул
убито. – Мы ведь железно договаривались насчет оплаты в у.е.! Хотя ладно,
что с больными спорить. Давайте две тысячи триста сорок – и чао.
– Две тысячи триста сорок – чего? –
недоверчиво уточнил Дебрский. – Рублей, что ли?
– Можно и долларов, – усмехнулся
Алик. – Только ведь вы говорите, что они все огнем сгорели.
Антон даже зажмурился. Две тысячи триста сорок
рублей за шесть фотографий?! Нет, это только половина суммы – значит, за три. А
всего, получается, должно быть уплачено четыре тысячи шестьсот восемьдесят,
что, очевидно, соответствовало ста восьмидесяти долларам.
Он был так ошеломлен громадностью суммы, что
даже не испытал удовольствия от скорости, с какой в его голове прокручивались
цифры, умножаясь, делясь и складываясь.
Ни хре-на из дома пишут! Вот это курс! Вот это
поддержка заокеанских империалистов, называется! Да и Алик очень не хило
оценивает свой труд. Что ж там за фотографии такие, на бумаге с золотым
обрезом, что ли?! Или вообще на золоченых пластинах отпечатанные?!
Но хуже всего другое. Если из своих трех тысяч
он отдаст две триста сорок, то у него в кармане останется шестьсот шестьдесят
рублей. Опять-таки не помня цен, он нюхом чуял, что деньги это не просто
несерьезные, но даже и никакие. А ведь впереди похороны и все такое! Нет, Алик
явно переоценил клиента. Вот сейчас Дебрский откроет перед ним дверь – и пусть
валится вместе со своими семейными портретами с золотым обрезом!
Он уже привычно кашлянул, чтобы сказать Алику
именно это, только более доходчивыми словами, однако поймал грубость на кончике
языка. Почудилось, словно откуда-то высунулась змеиная головка и ужалила в
самое сердце. Это было любопытство, и оно просто-таки вцепилось в Дебрского
своими острыми зубками, грызя его и словно бы шипя при этом: «Тебе нужны эти
фотографии! Нужны! Забери их! Они помогут тебе вспомнить то, что ты забыл!»
Он пожал плечами и сказал:
– Ну ладно. Давайте.
