Ветер унялся как по волшебству. Нина робко
приоткрыла глаза и увидела впереди домики деревни, залитые лунным светом. Небо
очистилось. Луна светила так ярко, что Нина видела брошенный ею нож, лежащий
под кустом. Лезвие было в тени.
Нина со всех ног побежала по дороге,
отвернувшись от ножа. Никакая сила не заставила бы ее подойти и взглянуть на
него. Да и зачем? Она и так не сомневалась, что лезвие окровавлено.
Первая электричка была в пять пятнадцать.
Ужасно зевая, Нина моталась по студеному заволжскому перрону (вокзал почему-то
был закрыт) и уснула, едва усевшись в уголке пустого вагона. Но поспать не
удалось: на каждой станции поезд забивался все плотнее, потом пошли контролеры,
не особенно, правда, зверствуя с проверкой. Нина, практически не открывая глаз,
сунула им десятку и снова привалилась виском к холодному стеклу, пытаясь погрузиться
в блаженное забытье дремоты. Но город уже был близко. Нина совершенно отчетливо
понимала, что толку от нее – такой вот, невыспавшейся, измученной, – будет
сегодня мало, тем более что совершенно непонятно, куда ей идти и что делать. И
документов нет, в гостиницу не устроишься…
Когда приехали в Нижний, нашла в вокзале
укромный уголок, выгребла из карманов киселевское богатство, прилежно
пересчитала и даже присвистнула: неплохое наследство. Эти пять тысяч были как
бы возмещением морального ущерба. Вернее, некоторым авансом.
Нина купила расческу, зубную щетку и пасту в
ларьке, в другом отоварилась бутылкой шампуня, полотенцем и трикотажным
комплектом белья, перекусила в буфете и свернула с вокзального крыльца направо,
где красовалась вывеска «Комнаты отдыха».
– У нас только по билетам, – начала
было качать права дежурная, но Нина молча положила на стол двести рублей – и ей
немедленно отвели койку в комнате, где стояло еще шесть таких кроватей. К
счастью, в эту пору все они были пусты. Нина уже начала раздеваться, с
вожделением глядя на белые простыни, однако, превозмогая усталость, снова вышла
в коридор.
– Тут где-нибудь есть химчистка? –
спросила без всякой надежды, однако дежурная ответила, что есть, как по заказу,
в этом же помещении, и очень хорошая, итальянская! За час готова любая вещь.
Нина выложила еще три сотни, и дежурная
поклялась, что к тому времени, «как вы, дама, проснетесь», рядом с постелью
будут лежать вычищенная куртка и свитерок.
Конечно, это было дикое транжирство, однако
Нина больше не могла выносить Киселев немытый дух! Еще пятьдесят отдала за душ,
согрелась, а потом, чистая, в блаженно-чистом белье, рухнула в чистую постель,
сунув под подушку мобильник, в чехольчик которого было запрятано все ее
достояние.
Она была уверена, что проспит час, ну – два от
силы, и не поверила глазам, когда увидела: стрелки сошлись на двенадцати.
Панический взгляд в окно несколько успокоил: это не полночь, а полдень, то есть
Нина проспала как убитая, даже не повернувшись ни разу, «всего» пять часов.
Куртка и свитер, как и было обещано, висели на
спинке стула, благоухая нежно и приятно. Нина сама не ожидала, что этот пустяк
до такой степени улучшит настроение. Правда, ненадолго. Снова во весь рост
перед ней встало осознание очевидного факта: у нее нет не только пристанища, но
и какого-то плана действий.
Куда податься? У кого просить помощи?
Был один человек, который эту помощь
предлагал, более того – он однажды уже помог ей. Но как его разыскать в
огромном городе? Одно дело, если он на работе, а если нет? Дадут ли Нине его
адрес? Да и неудобно все-таки… Одно дело – галантное предложение помочь, и
совсем другое – сама эта помощь, связанная с… возможно, связанная с
неформальными, а то и откровенно противозаконными поступками. Нина, даже не
зная толком, что ей предстоит, почему-то заранее не сомневалась, что без
противоправных действий никак не обойдется!
Она села в первый попавшийся автобус, идущий в
центр, или, как говорят в Нижнем, «на гору».
Наверное, самым разумным было бы дозвониться
до Инны и Антона, назначить встречу и потребовать прямого ответа на прямой
вопрос: что все это значит? Да, наверное, оно было бы самое разумное. И если
Нина не пошла на это, то не потому, что боялась: в конце концов, их можно было
бы вызвать в какое-то людное место, в центр универмага «Мещера», к примеру, или
на тот же вокзал, где беспрестанно снуют милиционеры и где ей никто ничего
плохого не сможет сделать. А впрочем, она, конечно, боялась… боялась той
власти, которой обладали над ней эти двое, боялась снова поверить им, как верила
всегда… хотя делать этого было нельзя, ни в коем случае!
Ну и что? Идти в милицию, к Мальцеву или
этому, как его, Человекову? А не загремит ли она после этого визита, например,
в психушку? И потому, что будет говорить вещи совершенно несообразные, и потому,
что обязательно ударится в истерику – вон, ее и сейчас-то бьет-колотит, а что
будет, когда придется предъявлять обвинения? Хотя Жеку с Киселем можно было бы
заложить с чистой совестью и с полным на то основанием: все-таки те два
дорожных инспектора, как их там, Кулиш и Вадька, своими глазами видели ее в
багажнике, связанную по рукам и ногам, с заклеенным пластырем ртом… Нет, нельзя
закладывать Жеку и Киселя! Потому что в этом случае она вовек не узнает ответа
на мучительный вопрос: за что? Никакая милиция, никакое следствие не смогут
дать ответа. Нина сама должна прийти и спросить… Но к этому она еще не готова,
сил на это еще нет.
Замкнутый круг!
Она вышла на площади Минина и уныло побрела
под красной кремлевской стеной к набережной. На огромной площади возле
памятника Чкалову было практически пусто. Здесь дуло с Волги, как ночью в лесу
– с Горьковского моря, и Нина почему-то с ненавистью подумала, что куртка в
качестве трофея ей досталась просто отличная, не пробиваемая ветром, даром что
вульгарная, как…
Она не успела придумать сравнение,
заглядевшись на неожиданное явление. Пятерка ребятишек студенческого возраста
пьяно маршировала вокруг памятника, размахивая привязанным на палку российским
триколором. То есть это им хотелось думать, что они маршируют, – на самом
же деле их ноги выписывали, если процитировать Грина, «вензеля, похожие на
забор». Впрочем, не эти пьяные зигзаги привлекали к ним внимание. Лица у всех
были до половины завязаны красными тряпками, и Нина, присмотревшись,
обнаружила, что это пионерские галстуки.
Ее затрясло – но не от возмущения, хотя в свое
время и привелось немножко поносить на шее шелковый алый треугольничек.
Затрясло от воспоминаний о Жеке с Киселем, которые, до половины завязав лица,
когда-то пытались выбросить ее из окошка.
Нина отвернулась. Между прочим, если сейчас
пойти вон туда, на улицу Минина, пройти два квартала и повернуть на Большую
Печерскую, наткнешься на обшарпанный фасад старинного здания «Скорой помощи»…
