Мама с оскорбленным видом передала Нине трубку
и ушла на кухню. Отец сложил газету и побрел за ней. Они не хотели в очередной
раз наблюдать дочкино унижение, не могли снова видеть, как на ее лице расцветет
эта глупая, счастливая, покорная улыбка…
– Честное слово, я бы легче пережила,
если бы ты принесла в подоле, чем видеть, как пластаешься перед этой маленькой
бездушной змейкой, – с неожиданной, совершенно не свойственной ей
грубостью как-то сказала мама, но эти слова, разумеется, просвистели мимо
Нининых ушей.
– Нинок, это ты? Привет, как
жизнь? – протараторила на одном дыхании Инна и, не дожидаясь ответа,
выпалила: – Знаешь, я ведь звоню проститься.
– То есть? – изумилась Нина. –
Ты куда-то едешь?
– Уезжаю. Нинок, я уезжаю! Навсегда! С
мужем!
– С ке-ем?
– Ой, Нинок, – не то вздохнула, не
то всхлипнула Инна. – Тут такое… Я люблю его, люблю! – В ее голосе
отчетливо зазвенели слезы. – Прости, извини, я должна была раньше сказать,
но надо было решать немедленно. Нинок, у нас поезд через двадцать минут, я уже
с вокзала… – Она не договаривала слов. – Ты моей тетушке позвони
потом, скажи, что я уехала, но ей напишу, и тебе напишу, все объясню. Нинок, я
бы никогда не поверила, что такое бывает!
Сбивчивая речь оборвалась истерическим
смешком, словно Инна вдруг устыдилась этого своего задыхающегося, набрякшего
слезами голоса, этой почти бесстыдной, такой не свойственной ей откровенности,
и какое-то время Нина слышала только, как в висках стучит ее собственная кровь,
а потом Инна вдруг пропела, отчаянно фальшивя:
– Вот и все, я звоню вам с вокзала, я спешу,
извините меня!
И бросила трубку.
Еще мгновение Нина стояла, тупо глядя на
телефон. Потом, ахнув, сорвалась с места – и вылетела за дверь, чисто
автоматически успев сорвать с гвоздя куртку. Она была в халате и в тапочках, но
заметила это только в маршрутке, когда народ начал очень уж откровенно
пялиться. Еще хорошо, что тапочки были не шлепанцами без задников, а то она
потеряла бы их, пока летела от дома к остановке.
И что? Ну, потеряла бы! И дальше побежала бы
босая. В ту минуту ее ничто не могло остановить.
Из-за позднего времени улицы были пусты, и
маршрутка домчалась до вокзала в рекордный срок: за пятнадцать минут вместо
обычного получаса. Единственный состав, «Ярмарка» в Москву, стоял у первой
платформы, да еще где-то на задних путях с Кировской стороны маячила полупустая
электричка.
Нина заметалась по платформе, пытаясь
заглянуть в один вагон, в другой… Вдруг ей почудилось, что впереди мелькнула
точеная Иннина фигурка, сверкнули в тусклом свете, падавшем из занавешенного
окошка, ее лоснящиеся, тугие кудри. Со всех ног она бросилась туда, но в это
время грянуло из репродукторов «Прощание славянки» – и Нина увидела только
красные огоньки последнего вагона.
Уехала… Инна уехала! С кем, куда?!
У Нины подкосились ноги, она качнулась – да
так и села бы на мокрый, политый недавним дождем перрон, если бы ее не
поддержала под локоть невысокая толстушка с пышно взбитыми волосами, остро,
сладко пахнущими лаком.
– Да ладно тебе! – сказала она
густым голосом, и запах перегара мгновенно заглушил навязчивый аромат
лака. – Ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него вот так мучиться.
– Что? – тихо спросила Нина.
– Что слышала. Я ведь видела, как ты
металась. Уехал, да? Все они сволочи. – Она невесело усмехнулась. –
Прописная истина! Но каждая рано или поздно постигает ее на собственном опыте.
Все мужики сволочи! – вдруг выкрикнула она срывающимся, пьяным голосом.
Кто-то расхохотался над самым Нининым ухом.
– Девушка, уверяю, вы ошибаетесь, –
послышался веселый голос. – Если хотите, я попытаюсь вас в этом убедить.
– Как? – угрюмо буркнула
толстушка. – Женишься на мне, что ли? Он тоже все говорил: женюсь, женюсь,
а потом взял да уехал. У меня, говорит, жена в Москве и двое детей, а если я с
тобой потрахался в течение месяца, так с кем не бывает?
– А я холостой, что да, то да! –
Кряжистый парень, подбоченясь, нарисовался напротив. – Но жениться пока
еще не собираюсь, честно скажу. Поэтому на большее ты не рассчитывай, а если
хочешь весело провести время, то пошли. И вы, девушка, пойдемте, у меня друг в
машине.
Он подхватил Нину под руку, но та брезгливо
отшатнулась.
– Да вы что?! – крикнула она
истерически, уже не в силах справиться с рыданиями. – Вы что, за кого вы
меня…
– Да ладно выёживаться, – просто
сказала толстушка, нервными движениями взбивая свои и без того дыбом стоящие
волосы. – Пошли, общнемся с ребятами, вернем уважение к себе. Ну, уехал –
что он, один, что ли? Дура, да разве можно мужику показывать, что ты из-за него
на стенку готова полезть? Всегда надо фигу в кармане держать! Я вот тоже перед
своим прямо половичком стелилась, но если знала, что он сегодня не придет,
соседу всегда стучала в стенку! Сосед у меня… Жена у него на курорте. –
Она хихикнула, но тут же осуждающе свела брови: – А ты прибежала как не знаю
кто! Подумаешь, мужик бросил!
Она неодобрительно оглядела Нину, распахнула
полы ее куртки.
– Пустите! – вырвалась та, стискивая
у горла ворот халата. – Идите вы с вашими мужиками! У меня подруга уехала!
Навсегда! Вышла замуж и… – Она подавилась рыданием.
Девица тупо посмотрела на нее, потом несколько
раз моргнула. И вдруг зашлась смехом, подхватила под руку веселого незнакомца и
потащила его вперед. Обернулась, помахала Нине:
– Пока, лесбиюшка! Каждому свое!
Нина очнулась, когда перрон уже совсем
опустел. Только приземистая тетка в оранжевом жилете бродила по платформе,
сметая в совок остатки мусора.
Нина с трудом толкнула тяжелую дверь и вошла в
здание вокзала. В зале под огромной желтой люстрой, угрожающе свисающей с
потолка, толпился народ: собирались к последним московским поездам заранее,
потому что после десяти автобусы в Нижнем практически не ходят.
Нина машинально заплатила за входной билет и
прошла в зал ожидания. Села там в самом углу, рядом с бессонно подвывающими
игровыми автоматами, и стиснула на коленях трясущиеся руки.
