– Я НЕ выпила, я трезвая и бездомная, и полная сомнений, и почти заледенела, как Кай у Снежной королевы, но если мы не поговорим… бум! «Коктейль Молотова». Так что лучше тебе поспешить и вызвать пожарных. Потому что если я сгорю, я уже не восстану из пепла, как птица феникс.
– Я сейчас приеду, – коротко ответил он.
Я сказала, что буду ждать его у входа на кладбище. Он явно хотел что-то заметить, но не стал связываться, отключился.
Я подошла к стене напротив моего, теперь уже бывшего, дома, бросила сумки на землю и села на бетонный блок. Оттуда были видны мои, теперь уже бывшие, окна, и я смотрела на тусклый свет в Митькиной комнате. Я знала, это горит его настольная лампа. Он почти никогда не включает люстру, ненавидит, когда ярко. Я представила, как он прошел по пустой квартире в свою комнату, молча сел в рабочее кресло, закрыл лицо ладонями, как он всегда делает, если ему нужно пережить короткий момент слабости или боли. А потом отнимает руки, озирается, моргает, трет глаза и принимается за диплом.
Не знаю точно, сколько я там просидела. Наверное, так чувствуют себя лягушки, когда впадают от холода в анабиоз. Я закуталась в пуховик, натянула шапку на нос и погрузилась в медитацию. Говорят, невозможно ни о чем не думать, но я нашла способ. Попробуйте стать частицей ночной метели, растворитесь в ней – и мыслей не останется, только чувства, новые, незнакомые. Онемение в пальцах, в щеках, в ногах. Сухие губы и легкая, непобедимая дрожь в теле. Если не сопротивляться, в этом можно даже найти своеобразное удовольствие. Как незнакомый наркотик, вызывающий страшные сны и все же привлекательный возможностью убежать от себя хотя бы ненадолго.
– Господи, Софи, ты с ума сошла? Ты сколько тут сидишь? Я думал, ты шутишь. Я думал, тут какое-то кафе. Да ты же совершенно ледяная. – Голос вернул меня к реальности, я нащупала Дмитрия взглядом из-под края шапки. – Пойдем скорее. Что случилось? Вы поругались?
– Нет, – сказала я тихо. Громко почему-то не могла.
– Что – нет? Не поругались? Ты ключи потеряла?
– Нет, я не пойду с тобой, – продолжила я.
Дмитрий пришел – как был, в смокинге, в белоснежной рубашке с бабочкой, стройный и спокойный, как мудрый бог с Олимпа. Он даже не набросил на плечи пальто, так и выскочил из машины, увидев меня. Может, Митя был прав? Нет, невозможно. И все же…. Разве это то, о чем можно взять и просто спросить?
– Не пойдешь? – опешил он. Ветер раздувал полы его пиджака, а лицо краснело от холода. – Почему?
– Сначала скажи, что такое произошло между тобой и твоим сыном, что он тебя так ненавидит.
– Ты решила спросить об этом прямо сейчас? – вытаращился Дмитрий.
– Да. Здесь и сейчас, – кивнула я.
Он бросился ко мне, взял за руки, попытался стащить меня с бетонного насеста, но я осела всем телом и помешала ему это сделать. Вцепилась рукой в торчащую из бетонного блока металлическую скобку.
– Так, значит? – задыхаясь от напряжения, спросил он.
– Значит, так, – кивнула я, облизывая, дурость какая, замерзшие губы. – Либо я пойму, почему твой сын выгнал меня из дома, только узнав, что я встречаюсь с тобой, либо… я уже сказала, я останусь тут.
– Героически помирать? – спросил Дмитрий, и его голубые глаза сузились. – А тебе недостаточно того, что он меня ненавидит?
– Нет, недостаточно, – ответила я со спокойствием замерзающего. – Он сказал, что ты меня высосешь, как вампир. Он сказал, что не хочет видеть этого, не хочет становиться свидетелем. Свидетелем чего? Он сказал, что ты чудовище. Что в тебе живет чудовище. Он сказал это так, что не может быть никаких сомнений: он в это верит.
– Он сказал, что я чудовище, и вышвырнул тебя на мороз? – на всякий случай уточнил Дмитрий. – Я только хочу, чтобы ты села в машину. Ты же можешь серьезно навредить своему здоровью.
– Да, доктор. Я могу серьезно навредить своему здоровью, и только в вашей власти этому воспрепятствовать. Достаточно рассказать, что произошло, и я тут же проследую в тепло вашей машины. И вообще, куда скажете. Хоть на край света. Но я, черт возьми, имею право знать.
– Господи, Софи, тебе не кажется, что это все только осложнит?
– Все и так уже достаточно сложно, – возразила я.
Дмитрий предпринял еще одну попытку отодрать меня от бетонного блока, в этот раз куда более продуманную. Он не дал мне ухватиться за скобку, поднырнул и поднял меня на руки. Я не успела опомниться, как уже оказалась в воздухе, крепко сжатой его руками. Почти объятия, почти поцелуй. Его лицо так близко, такое злое, взбешенное, красивое. В темной растрепанной шевелюре я заметила несколько седых волос. Он жил в этом мире на двадцать четыре года дольше меня. Я живу тут двадцать лет, что я могу знать?
Дернувшись всем телом, я вырвалась и упала на землю.
– Соня! – раздраженно воскликнул он, но я уже отскочила и вернулась на прежнию позицию.
– Скажи мне! Это твой единственный шанс. Или ничего не говори, просто развернись и уезжай на свой ужин. Договори речь, допей шампанское. Я не играю большой роли, и нет никакого смысла терпеть мои истерики. Потому что, знаешь что, я просто хочу знать правду. Правда – это валюта с высокой волатильностью. Я понимаю, может быть, у меня на нее и не хватает, не добираю. Но если мой лучший друг говорит, чтобы я убиралась из его жизни на мороз, я не стану больше встречаться с тобой, пока не пойму, что происходит. Я ставлю все, что у меня есть, понимаешь? Я ставлю себя!
– Соня, Соня, ну зачем тебе это?
Он говорил как проигравший. Опустил руки и стоял в своем роскошном смокинге – мужчина, которого невозможно забыть, доктор Джекил. Я вдруг подумала: он сейчас уйдет. Они оба – их связывает что-то такое, что невозможно сказать, о чем непереносимо больно говорить. Они оба уйдут, и я останусь одна.
Стало нестерпимо больно, и я почувствовала на щеках горячее. Я плакала. Я не хотела остаться одна.
– Мы всегда открываем дверь в запретную комнату Синей Бороды, – ответила я ему.
Тогда он кивнул и пошел к машине. Я подумала: всё. Нашла способ решить проблему, Сонечка. Но Дмитрий нырнул в салон, достал оттуда свое пальто и вернулся, накинул пальто мне на плечи, растер предплечья, глядя в мое заплаканное лицо.
– Ты не отступаешь, да?
– Я только и делаю, что отступаю, – прошептала я.
– Ты сядешь в машину, и мы поедем ко мне домой. Ты поужинаешь со мной, и я все тебе расскажу и отвечу на все твои вопросы.
– Нет! Здесь и сейчас, – замотала головой я, но Дмитрий только покачал головой, как отец, уставший от моих капризов.
– Если я сказал, что отвечу, – так и будет. И потом, кто тебе помешает порвать со мной после ужина?
И я сдалась. Закуталась в пальто – сигнал безоговорочной капитуляции. Дмитрий довел меня до машины – медленно, бережно, словно боялся оступиться и разбить меня как вазу (я была близка к тому, чтобы разлететься на тысячи осколков). Он сбегал и принес мои сумки, положил их в багажник. Я закрыла глаза и растворилась в звуках. Урчащий мотор – надежный, не дающий сбоев. «Вольво» – машина для серьезных людей. Тихий, еле слышный звук радиоприемника, играет джаз. Скрип кожи на сиденье, я дышу на свои пальцы, пытаюсь их отогреть, а Дмитрий неторопливо, без резких поворотов ведет машину. И иногда поглядывает на меня – в порядке ли я.
