Я помотала головой.
– Это, между прочим, твоя помада. Если она такая жуткая, зачем же ты ее держишь?
– Во-первых, я крашусь чуть-чуть, буквально только трогаю, а ты намазалась, будто крем на «Наполеон» наложила. А во-вторых, в твоем возрасте так не красятся.
– Я хочу выглядеть старше. Я даже думала покрасить волосы в седой цвет, – призналась я, и мама неодобрительно посмотрела на меня.
– Сколько можно дурачиться? – спросила она.
Тогда я достала из рюкзака фотографию, которую я стащила из квартиры, где теперь жила вроде как бы постоянно – на улице Академика Зелинского. Фотография с конференции в Сан-Франциско. В больничном коридоре госпиталя – стеклянные окна палат и усталые лица пациентов, сосредоточенных на боли, прислушивающиеся к себе, как к расстроенному пианино. Дмитрий – в белом халате, надетом поверх одного из его роскошных костюмов, в очках с тонкой золотой оправой – он хорошо видел, но иногда все же надевал очки, чтобы прочитать мелкий шрифт. Я была уверена, что он просто выпендривался – знал, насколько очки ему к лицу. Он мои инсинуации категорически отвергал. На фото он что-то бурно обсуждает с кем-то, кого видно только со спины. Мужчина в таком же белом халате, значительно ниже Дмитрия, почти по плечи – статист, помещенный в кадр для массовки. Лицо Дмитрия оживленное, заинтересованное, одухотворенное – таким он бывает, только когда работает, никогда – когда он со мной. Со мной он смотрит по-другому – пронизывающий, как ветер, требовательный, исступленный. На фотографии глаза излучают свет, он сам там – источник энергии, и если бы я захотела стать его новой героиней, я стала бы не Джульеттой, Офелией – его работа однозначно свела бы меня с ума.
– Я и правда его люблю, – сказала я маме, пока она с напряжением вглядывалась в лицо моего губителя. – Но это, конечно же, пройдет.
– Представительный мужчина, – пробормотала мама. – Думаешь, для него это серьезно? Думаешь, он женится на тебе?
Этот вопрос всегда волновал маму больше всего. Каждый больше всего боится, что дети наступят на те же грабли.
– Нет, конечно! – воскликнула я. – Как это он на мне женится? Он же старше меня на двадцать четыре года!
Ответ на все мамины вопросы – псевдопсихологическая теория, объясняющая буквально все случившееся словами «она же росла без отца». Я устала объяснять, что дело вовсе не в возрасте, что удар в живот – это что-то животное, неуправляемое, непобедимое и физическое, как вирус гриппа.
– Может быть, она не так уж и не права? – смеялся Дмитрий, разглядывая меня, вышедшую от мамы с двумя хвостами и перемазанной чудовищной морковной помадой. – Ты сделала это специально для меня? Чтобы с ума меня свести?
– У меня не было, к сожалению, костюмчика японской школьницы – юбочки в клеточку и гольфов. Так что план мой не удался, но я сделала все, что смогла.
– Почему ты не хочешь знакомить меня с твоей мамой? – спросил Дмитрий, которого я в который раз заставила ждать меня в машине за углом дома. – Ты меня стесняешься?
– Конечно, ты же стар! И потом, я уже познакомила ее с твоей фотографией, и ты ей понравился. Она сказала, что ты представительный мужчина, а я вот не совсем понимаю, что именно это означает. Она не сказала «красивый», хотя было видно, что она так думала. Больше того, я тебе скажу, ее удивило то, насколько ты красивый.
– Серьезно? – рассмеялся он. – Значит, ты считаешь меня красивым?
– Нет, не я. Ты плохо слушаешь. Моя мама считает тебя красивым и представительным. И я боюсь вас знакомить, потому что, видишь ли, вы с ней подходите друг другу куда лучше, чем я – тебе, и я боюсь, что она тебя у меня уведет. И тогда уж ты, в самом деле, станешь моим отцом.
– Соня! – возмутился он, а я расхохоталась.
Мы жили вместе уже два месяца, или, если быть точной, шестьдесят четыре дня и сколько-то там часов и секунд, я никогда не была сильна в подсчетах. Дмитрий чувствовал течение времени куда сильнее – всем телом, словно шел сквозь время, как через воду, делая усилие с каждым шагом, продвигаясь навстречу быстрому течению. Он замечал восходы и закаты, читал прогнозы погоды и отмечал все изменения. Он ждал солнца, требовал, чтобы московское небо раздвинуло тучи для нескольких солнечных лучей. Он ждал мая, планировал взять меня с собой в Италию в путешествие, которое я все время называла свадебным, чем очень Дмитрия бесила. Он заставил меня сделать заграничный паспорт и тут же забрал его у меня, чтобы оформить визы. Выбрал отель. Планировал, куда мы пойдем, – мне не оставалось ничего другого, кроме как расправить плечи, откинуться и лететь в бездну, надеясь, что внизу меня-таки подхватят чьи-то заботливые руки.
Может быть, и вправду это все – из-за отца? Не просто же так я позволяла Дмитрию возвращать шапку на свои покрасневшие от холода уши и изнемогала от счастья, когда он приходил ко мне утром с подносом, на котором стоял идеально чистый стакан с холодной простоквашей, полезной для моего пищеварения, и парой блинчиков, политых вишневым сиропом с кислинкой. Я согласилась бегать по беговым дорожкам в его фитнес-клубе, хотя для меня это было лишено всякого смысла – бежать в никуда и пялиться на одно и то же пятно на стене – чуть ли не самый тупой способ потратить свободное время и калории. Но Дмитрий считал, что мое сердце нужно беречь.
– Ты – самая большая угроза моему сердцу, – говорила я, а он смеялся и требовал, чтобы я не филонила и бежала быстрее.
Я все равно филонила.
Это было очень странное время в моей жизни. Он предложил мне тогда остаться у него на пару дней, пока все как-нибудь не решится, и я осталась – ни о чем больше не спрашивая, ничего не обсуждая и каждый день ожидая перемен, без которых предпочла бы обойтись. Митя так и не появился, не позвонил, не стал меня искать или узнавать, что стало со мной после того, как я оказалась на улице посреди ночи.
Я просто пополнила ряды его брошенных девочек, на себе убедившись, насколько ему на всех плевать. Митя поставил своей целью доказать это; теперь даже я верила ему и, раз так, – я сама не хотела ничего о нем знать. Люди – самое главное, что есть в этом мире, разбрасываясь ими, ты развеваешь себя в пыль.
Дмитрий не задавал никаких вопросов, не ставил никаких условий. Он словно приманивал меня, как бродячую кошку приманивают мисочкой с молоком. Ставил – и отходил, чтобы я не думала, что он хочет меня поймать.
Через пару недель я все еще была там, в его квартире с абстракциями на стенах и теплым пледом для меня – на полу в кабинете. Вечерами я часами сидела на полу у стены, пока он работал, делала вид, что читаю, но украдкой смотрела на его лицо, тонкие подвижные губы, идеально прямую линию носа, темные с редкой проседью волосы. Через какое-то время он забывал про меня, переставал посматривать в мою сторону, и тогда я тихо плавилась в огне чувства, невозможно горячего, как будто я тонула в фондю. Я могла потратить час, вспоминая, как этот спокойный, отрешенный мужчина любил меня прошлой ночью, жадно прижимая к постели, покрывая собой. И эти руки, такие сильные и волшебные, искали моего тела, и эти губы служили ему.
