– Ничего – только пятно на всю жизнь, – прошептала я.
– Плевать мне на пятна! У всех свои пятна – белые, черные. Без разницы. Ее могли посадить в тюрьму, понимаешь? А ему – ничего. Он ее бил, он издевался над ней – и ему ничего. Она никогда не жаловалась. Никогда не писала в полицию. И ты тоже. Знаешь, что потрясло меня больше всего – тогда, в той истории?
– Что она вернулась к нему? – спросила я, даже не пытаясь скрыть сожаления. – Любят не за что-то, а вопреки, ты не знал? Плюс, я думаю, она много лет переживала за то, что ему изменила. Чувство вины может изменить человека, разъесть его, как кислота, понимаешь?
– Ты… может быть, права… да, я даже не подумал об этом, – пробормотал Митя, качая головой. – Подожди, но это значит… что Дениска…
– Его сын, – кивнула я. – И это та правда, которую я с таким отчаянием пыталась скрыть. Потому что, Митя, я не хочу моему сыну такого. Ни детства, ни отца. Потому что это не любовь, Митя. Теперь я это точно знаю.
– Ты знаешь, я ведь тебе не поверю, – покачал головой он.
– Я знаю, – кивнула я. – Может быть, со временем?
– Как же ты меня бесишь, Соня, ты хоть представляешь? – спросил он.
Эпилог
Через 316 дней после дня «Х»
Мы с Митей долго не решались переступить черту – даже после того, как все слова были сказаны. Мы двигались медленно, словно два канатоходца над пропастью, два сапера над тикающей бомбой. Весь месяц после того, как меня выписали, мы вели себя так, словно ничего не случилось, но напряжение этой недосказанности заряжало каждое наше слово, каждое движение особым смыслом.
Однажды в сентябре был дождливый день, мы валялись на диване перед телевизором в моей комнате, смотрели «Игру престолов». Митька перевернулся ко мне, оперся на локте и посмотрел на меня. Близко, всего в нескольких сантиметрах – серые грозовые облака его глаз смеялись.
– Зима близко, – сказал он.
Я лежала рядом и дышала полной грудью, не шевелясь. Граница была тонкой, но мы оба понимали, что, сделав шаг в Зазеркалье, можем все разрушить. Я решила рискнуть первой.
– Зимы бояться, в лес не ходить, – улыбнулась я, а затем приподнялась на локтях и поцеловала Митю в губы.
Первый поцелуй, за которым тут же последовал второй.
– Странно, – пробормотал Митя, нежно целуя меня в губы, почти едва прикасаясь к ним.
– Что именно странно? – спросила я, шевеля губами прямо по его губам.
Тишина в квартире заряжала каждое слово электрическим зарядом.
– Странно, что все это не кажется мне странным. А тебе? – поинтересовался он.
– Странно только то, что мы с тобой с самого начала не набросились друг на друга. Вот это по-настоящему странно, – ответила я.
Митя подумал – и кивнул. И набросился на меня в самом лучшем смысле этого слова.
Следующим летом суд приговорил моего бывшего мужа к восьми годам в колонии строгого режима. «Умышленные действия, направленные на совершение преступления, при условии, что оно не было доведено до конца по причинам, не зависящим от виновного». Так назывался юридически тот кошмар, который я пережила прошлым летом в лесу около нашей дачи в Леонове. Адвокат поработал на славу, и вместо двенадцати лет Дмитрий получил только восемь, но это ровным образом ничего не меняло – ни для нас, ни для него.
Его коллеги, его бывшая жена, знакомые осуждали меня за то, что я так и не забрала заявление из полиции, решилась дать показания в суде. В какой-то момент мне показалось, что часть собравшихся в зале суда вообще считала, что такой гениальный хирург, как мой бывший муж, мог бы передушить и нескольких таких, как я. Все равно он ценнее меня, что делает его как бы менее виновным – за счет спасенных им людей. Этакая странная математика людей, которым никогда не ломали хрящи гортани и у которых не было вывихнутых в день свадьбы плеч.
Я не обращала на них внимания, но было сложно выносить полный упрека взгляд Катерины. Даже моя мама долго не понимала, почему я упорствую в жестокой попытке посадить в тюрьму «такого прекрасного человека». Только потом, на суде, когда мама увидела фотографии с «места преступления», услышала отчеты судмедэкспертов, мама, кажется, встала на мою сторону. Плюс-минус.
Дмитрий целиком признал свою вину. Признал по совету адвоката. Забавно, что даже его адвокат просмотрел в одном из главных документов дела маленькую деталь. Дмитрий попросил смягчить приговор, так как в тот момент он находился в состоянии аффекта, был разбит известием, что его всячески любимая жена вероломно предала его, изменила и родила сына от другого мужчины.
Государственный обвинитель выслушал эту речь, затем вышел из-за своего места и спросил Дмитрия:
– Вы же в курсе, что вашего сына… то есть сына, которого родила ваша супруга… что его зовут Денисом?
– Что? Нет, его зовут Дмитрием! – возразил он.
На это обвинитель приложил к делу свидетельство о рождении моего сына и пояснил суду, что ДНК-тест, о котором идет речь, был сделан для установления отцовства обвиняемого и его старшего сына, Дмитрия Дмитриевича Ласточкина. И что не знать об этом было невозможно, ведь год и день рождения указан прямо в результатах теста ДНК.
– Не может быть, – прошептал мой тогда еще муж и посмотрел на меня. Последний раз, когда он видел меня – и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
Дмитрий вскочил, но его тут же усадили обратно. Адвокат принялся что-то яростно нашептывать ему на ухо. Я не знаю, что он ему говорил. Не думаю, что Дмитрий вообще слушал, он смотрел на меня так, словно пытался говорить со мной взглядом. Я кивнула. Да, ты прав. Это твой сын. Возможно – чудо. Да, все это несправедливо. И, знаешь, я не чувствую никакого торжества. Но ведь ты пытался меня убить. Я покачала головой. Ты должен знать, я ведь тоже любила тебя. По-настоящему, без обмана и лжи. Но любовь тут ни при чем. Любовь можно убить так же, как и человека.
Вскоре после суда я развелась с мужем и лишила его родительских прав. Это было несложно – учитывая специфику приговора, никто бы не оставил родительские права человеку, осужденному за попытку убийства матери. Катерина как-то спросила меня, как я могу жить, зная, что я отправила человека за решетку. Я не стала с ней спорить. Я не стала спрашивать, как она может жить, зная, что, защищаясь, чуть не убила того же человека, которого я отправила за решетку. Я не стала говорить, что Дмитрий сам виноват, что он заслужил этот суд. Я сказала только, что Митя до нее не дозвонился, потому что у него сел телефон, и что Митя должен подъехать к ней где-то примерно через час. Смотря по пробкам, конечно.
Как ни крути, мать есть мать, и со всеми, кто являлся частью нашей странной семьи, я вела себя с исключительной осторожностью.
В один из вечеров, когда Дениска остался в Солнечногорске на все выходные, а мы с Митькой оказались предоставлены самим себе на бесконечные два дня, мы долго планировали, но решили, что не пойдем никуда и останемся дома, в квартире напротив монастыря. Вдвоем. Нам всегда было хорошо вдвоем, все эти годы. Мы думали – это потому, что мы – просто друзья. Оказалось, нет, не поэтому. Нам просто было хорошо друг с другом, и мы могли долгие часы болтать, обсуждая какую-нибудь ерунду или играя в шахматы. Если быть точной, заниматься любовью, а уж потом болтать, обсуждая какую-то ерунду. Играть в шахматы голыми.
