Тут, на счастье, вынырнул из метели краснорожий орк с автоматом, встряхнулся, как пес, двинулся к горсовету – отогреваться. Бросилась к нему Ангелина.
– Господин военный, прошу помочь…
– Пшла, завалю!
Что говорила провизор орку, какие слова отыскала или, может, дала чего-то особенного из старых запасов, но только краснорожий, ворча и бранясь, взял все-таки доктора за рукав и повлек за собой. Доктор не сопротивлялся, шел послушно, как дитя, только пакет с лекарствами покрепче к животу прижал, вздрагивал от начавшегося артобстрела…
Очнулся он, только подойдя к больнице. Здание стояло, зияя полутораметровой дырой в боку. Из раны сочился черный, без электричества, воздух. Неподалеку скалилась еще одна дыра, тоже мертвая, черная…
Доктор глянул – и зашатался, уронил на землю белый сверток с лекарствами. Увидел, как наяву, обожженные трупы, лежащие в простреленном здании, багровую липкую кровь на кафельном полу, разодранные в смерть белые халаты…
– Достали-таки, – озабоченно сказал орк, с уважением осматривая дыры. – Из «града» садили.
Доктор, не чуя холода, сел в снег. Но из дверей уже бежали к нему старшая медсестра Наталья Онисимовна Андрухович и медбрат Иванчук, крепкий детина с рыжей шерстью через все лицо.
– Доктор, – кричала Андрухович, – что с вами? Вы ранены, доктор?!
– Да не раненый он, – сплевывая, отвечал орк. – Больной немного на всю голову – это есть…
Ясинский взял старшую медсестру за теплую жесткую руку, поглядел в глаза.
– Пациенты? – только и спросил он, сам испугавшись своего голоса – глухого, скрипучего.
– Живы, все живы, слава богу, отсиделись в подвале…
– Ну и славно, – проговорил доктор, теряя сознание.
Очнулся Ясинский в постели, накрытый двумя одеялами. Чувствовал он себя слабовато, но мысли были ясные: витамины через капельницу и цефтобипрол внутривенно делали свое дело. Кровать ему поставили прямо в кабинете, рядом с массивным столом заведующего. Он мысленно одобрил это – тесновато, но уютно. Гораздо хуже было бы лежать в большой и холодной палате.
Стоило доктору открыть глаза, как в кабинет вошла Андрухович, словно только того и ждала. Села рядом на стул.
– Станислав Владиславович, как вы?
Он слабо улыбнулся.
– Бывало хуже…
Андрухович положила ему руку на лоб – твердую, холодноватую.
– Температуру мы сбили, до пневмонии, надеюсь, дело не дойдет.
Доктор глядел на старшую медсестру и что-то его смущало. Андрухович перехватила этот взгляд, запахнула на себе пальто. И тут доктор понял: Наталья Онисимовна была не в обычном белом халате, а в коричневой драповой обдергайке.
– Электричества нет, – словно оправдываясь, сказала Андрухович. – Отопление отключили… Ничего нет, даже воды.
– Горячей или холодной? – спросил Ясинский.
– Ни той, ни другой. Вообще ничего.
Ясинский задумался.
– Очень быстро помещение вымораживается, – виновато сказала медсестра. – Нужно что-то решать, Станислав Владиславович…
В кабинет заблудшим коршуном заглянула крючковатая старушка – Елена Ивановна Повалий, депрессивно-параноидный синдром. Андрухович перехватила взгляд доктора, повернулась к дверям, сказала ласково, но твердо:
– Бабушка, идите в палату…
– Чего дают-то? – мрачновато, требовательно спросила Повалий.
– Ничего не дают. В палату идите, бабушка…
– Бабушка, – пробормотала та, жуя морщинистой губой. – Семьдесят лет была старая тварь, склеротичка проклятая, а теперь вот бабушка. Видно, смерть моя близко.
Больная сгинула в дверном проеме. Андрухович снова повернулась к Ясинскому.
– Что делать будем, Станислав Владиславович?
Доктор, как старушка, пожевал губой. Но разница между ними была та, что старушка повернулась к миру задом и ушла в свое безумие, а он такой роскоши позволить себе не мог. Права старшая медсестра, нужно решение принимать, а решения все одно другого хуже.
– Собирайте персонал, – сказал он наконец и прикрыл глаза – сил оставалось немного, надо было экономить…
Через полчаса в кабинете доктора собрались оставшиеся медработники, смотрели кто тихо, кто хмуро, но все – с надеждой. Доктор Ясинский не лежал уже, сидел на своем кресле бледный, как мертвец, говорил тихим голосом:
– Эвакуироваться нет никакой возможности… Здание к использованию непригодно. Вдобавок оно пристреляно, следующий обстрел может уничтожить больных вместе с нами… Отсюда вывод: лечебницу надо распускать, жизнью людей мы рисковать не вправе.
Била-стучала кровь в висках, под бледной кожей вспыхивали лимфоциты, борясь с болезнью. Что же ты делаешь, доктор Ясинский, где это видано, чтобы распускать сумасшедший дом, куда они пойдут, больные, кто им уход обеспечит? А где видано, чтобы по живым людям из системы залпового огня садить, как по тараканам, спрашиваю я вас? То-то же и оно, и не говорите, чего не знаете. К тому же не просто так мы больницу разгоняем: у кого есть родные – к родным с подробнейшими инструкциями, остальных разберем между собой.
Спустя четверть часа все уже было решено, остались только двое неприкаянных.
– Отец Михаил остается, – подвел итог доктор. – И еще Катя, юродивая…
Катя, да, Катя… Параноидная шизофрения или, как ее тут звали, юродивая Христа ради. Молодая, вихрастая, ногастая, а в душе словно бы старушонка – то темная, то забавная. В другие времена, при государе-императоре, быть бы ей местной достопримечательностью, ходить по мощеным улицам, брызгая о камень копытцами, подкованными башмачками, грозить прохожим тонким пальчиком, показывать красный язык, прорезным визгом кричать глупости о Боге и ангелах, стращать собою гулящих рогатых бесов, с полупьяну забредших в переулки, ведущие к храму, а по ночам, вскарабкавшись на колокольню, буянить в ночи, распушать крыла, кукарекать птицей-курицей, призывать архангела Рафаила.
Сейчас же законопатили ее, как и прочих, в желтый дом, под надежные замки, в смирительные рубашки, пичкают галоперидолом, никто ее пророчеств слушать не желает, никому она не нужна…
– Отца Михаила кто возьмет, говорю? И Катю юродивую?
Все молчат, опустили голову. И старшая медсестра, суровейшая Наталья Онисимовна, которая и к буйным в бокс входила, не страшась, с одним только шприцом наперевес и с божьим благословением. И добрейшая тетя Нюра, санитарка, не последнюю рубашку – кожу последнюю готовая с себя снять для другого… Медбратья тоже молчали, понурив маленькие гладкие головы на могучих шеях, словно яблоки попадали среди холмов. Хотя нет, не все молчат, лица прячут. Один приподнялся, так и рыскает глазами – рыжий Иванчук, из новеньких, и полгода в лечебнице не проработал.
– Я возьму, – говорит, – Катю возьму…
