Сады заросли и одичали. Кое-где из травы вырастали причудливые фигуры – неприкаянные, скрученные зародыши, стремящиеся явиться на свет.
Должна признать: они меня поразили. Почему-то захотелось остановить машину, подойти к ним, потрогать и внимательно рассмотреть каждое из этих странных разрастаний. В другой реальности мне бы это понравилось. Я бы спокойно шла по улицам, зачарованная, пусть и с некоторым отвращением. Сейчас все было вывернуто наизнанку. Мы сами – фантастический нарост, скопище больных душ в здоровом мире. За нами нет никакой безопасной повседневной жизни, нет нормальности, в которую можно вернуться, и единственный выход – впереди.
Знаю: то, что мы делаем, нельзя назвать цивилизованным. Но подобное произошло и с тобой. Как и я, ты проснулся однажды и внезапно осознал неизбежное: мы больше не живем в цивилизованном мире.
К дому номер 2139 по Милл-роуд мы подъехали поздно вечером одиннадцатого мая 1997 года, через шесть месяцев после того, как Скип нашел меня в Зосте, и теперь самое время рассказать о моем брате.
Кристофер родился, когда мне было четыре, двенадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Мама всегда говорила, что у него нет отца, поэтому я думаю, что он мой брат только наполовину. Помню врача – человека в голубых перчатках и военной форме, который держал на руках грудного ребенка, завернутого в одеяло. Он сказал:
– Это твой брат, Мишель.
Они сразу поняли, что с ним что-то не так, что-то с мозгом, и еще до трех лет он перенес больше тридцати операций. Когда мне исполнилось семь, мать уволили из ВВС, мы остались без помощников, и дедушка научил меня всем премудростям: как менять Кристоферу подгузники, как его одевать, чем кормить. И именно дедушка начал называть его Скипом.
Еще вспомнилось: когда мне было девять, мы жили с матерью в трейлере на свалке, где-то в северной Либертарии. Мать потрошила карманным ножом нейритовые кабели, а мы с пятилетним Скипом играли среди обломков кораблей, и я нашла фигурку Космического малыша. Скип любил этого героя, смотрел все до единого эпизоды с ним и, когда мы играли, всегда был Малышом, а я – его приятелем, космическим котом сэром Астором. По вечерам мать уезжала с мужчинами, которые давали ей деньги, а я рассказывала Скипу истории о Космическом малыше и сэре Асторе, об их отважных приключениях в далеких галактиках. Брат никогда не расставался с найденной мной игрушкой. Примерно через год или чуть больше я обнаружила мать лежащей без сознания на полу трейлера. Я прошла больше трех миль по шоссе, держа за руку Скипа, пока не встретила людей. Мать умерла годом позже в больнице в Хоббсе, брата забрала социальная служба, а я оказалась у деда в Кингстоне.
Когда Скип пришел за мной в Зост, город доживал последние дни. Я как раз увидела, как вооруженные незнакомцы выволокли из дома и застрелили мою соседку через дорогу, мисс Стайлс. Тед уже неделю лежал на берегу реки. Аманда давно пропала, и мое почерневшее, разбитое сердце еле билось где-то на опустевших улицах Зоста.
Я не ела несколько дней. Собственно, еда у меня имелась – консервы и старые макароны в кладовке, однако, должно быть, я сознательно решила умереть. Теперь точно уже не помню, но думаю, так я и решила.
Не знаю, как Скип нашел Космического малыша, а уж тем более меня, но когда я увидела на дорожке желтого робота с игрушкой в руке, той самой, которую я подарила девять лет назад своему брату, то сразу всё поняла.
– Это ты, Скип? – сказала я.
Робот кивнул и протянул мне игрушку.
Я села на дорожку и заплакала. Как я говорила, Тед целую неделю лежал на берегу. Он растянулся под пляжным зонтом, и когда мы уезжали из Зоста в его старой «королле», стервятники уже съели большую часть его тела, однако губы под рогом нейрозаклинателя еще шевелились, словно он мечтал о чем-то прекрасном.
Дом будто в судороге передернули толчки, как при землетрясении, пол задрожал под ногами, и я, не медля ни секунды, бросилась к худенькому мальчику на кровати и обняла его. Что-то загрохотало, посыпались хлопья краски и штукатурки. Я сжала веки и приготовилась к тому, что сейчас на нас упадет крыша. Последняя мощная волна пронеслась через дом, где-то зазвенело разбитое стекло, и все затихло. Я лежала, обнимая мальчика, и слышала только тихое гудение вентиляторов в его нейрошлеме.
Через какое-то время я открыла глаза и посмотрела на мальчика. Осторожно повернула его голову немного набок и там, за ухом, как раз под обрезом шлема нашла кое-что: длинный глянцевый шрам от операции. И долго сидела, держа брата за руку. Когда Скипа на моих глазах увезли из Кингстона на заднем сиденье автомобиля социальной службы, ему было шесть лет, а когда я подняла его с кровати в доме номер 2139 на Милл-роуд – четырнадцать. Я понятия не имела о том, что пережил мой брат за эти годы. Он почти ничего не весил, и казалось, что самое тяжелое в нем – нейрошлем. Сколько брат пролежал там? Каким чудом не умер? Я отнесла его в ванную и умыла, намочив полотенце, а потом снова долго сидела, держа руку на его щеке и слушая пальцами пульс.
На кухне что-то загрохотало, и я инстинктивно потянулась к оружию, лишь потом сообразив, что Скип до сих пор управляет суетящимся на кухне желтым роботом. Тот вошел в ванную и остановился перед нами, держа в руках банки с консервированными фруктами.
