Ощущение «что-то не в порядке» в таких случаях менее артикулировано, чем при навязчивых мыслях о микробах, однако оно порождает веру, что неправильный способ идти, разговаривать или мыслить приводит к чудовищной трагедии. Страх Шэлы Найсли, что ее кот заперт в холодильнике, представляет собой проявление именно этой разновидности обсессии с развитым воображаемым элементом. Чувство какого-то упущения завладевает умом, и щупальца тревоги прорастают буквально в каждую клеточку, в каждый нейрон, так, что дыхание перехватывает от невыносимого ожидания катастрофы, которая неминуемо разразится, если не выполнить требования внутреннего голоса. В более мягких формах компульсивное стремление к порядку возникает вследствие воспринимаемой неправильности в расстановке предметов, причем «неправильной» она является лишь в глазах больного.
У Меган компульсивная страсть к порядку впервые проявилась в четырехлетнем возрасте. Когда нужно было убирать игрушки, особенно конструкторы и наборы Lego, она не ограничивалась тем, чтобы просто побросать их в ящик. Она делала глубокий вдох, обводила взглядом спальню, пестревшую множеством цветов и форм, и для начала брала, скажем, красную деталь Lego с четырьмя выступами, которую клала в строго определенное место как основание башни. Дальше брала синюю деталь с четырьмя выступами — и задумывалась. Где ей место — рядом с такой же по форме красной или среди других синих? Не в силах понять, какое место в пространстве предназначено именно для этой детали и для любой другой игрушки, Меган лишалась возможности действовать. Она пробовала то один, то другой принцип систематизации и без конца меняла порядок под неотступное жужжание в голове: «Постой, ты уверена, что все правильно? Вдруг нет?»
«Если место не казалось совершенно правильным, я не клала туда игрушку, — рассказывает Меган. — Родители считали это упрямством. Но нет, это была всемогущая компульсия стремления к порядку. Лучше было оставить игрушки разбросанными как попало, чем сложить их неправильно. Всю жизнь, сколько себя помню, меня терзала эта тревога».
Сейчас Меган, сотрудница биологической лаборатории крупного университета на Среднем Западе, борется с компульсией методом «один предмет — один выбор». Он предназначается для людей с навязчивой потребностью класть вещи «правильно» и заключается в том, чтобы относить каждый предмет к одной из обширных категорий и сразу переходить к следующему. Если кто-то другой решает убрать оборудование в конце рабочего дня, Меган способна это вынести. Она знает, что у сослуживца есть свой принцип организации пространства, и это помогает держать тревогу по поводу порядка в узде.
• • •
ОКР является самой известной формой компульсивного поведения, но известный — не значит понятный. В массовой культуре это расстройство нередко изображается милой странностью, очаровательной эксцентричностью — как, например, в образе детектива Эдриена Монка из сериала «Монк», неизменно выравнивающего криво висящие картины, выстраивающего в линеечку письменные принадлежности и складывающего журналы симметричными стопками, чтобы все было «как надо». Однако все опрошенные мною больные c ОКР фактически повторяли слова Шэлы Найсли: «Со стороны не видно, что творится в душе у другого человека, поэтому вам не понять всей меры этого страха, этой тревоги, выпивающей все соки и скручивающей в узел внутренности. Большинство людей судят об ОКР лишь по внешним проявлениям. Тот, кто заявляет, что чуточку компульсивен, не имеет ни малейшего представления, о чем он говорит».
Если мысль не вызывает у вас ужаса, который вы ощутили бы, увидев пистолетное дуло, приставленное к виску вашего ребенка, это не ОКР. Если сердце от нее не готово выскочить из груди, это не ОКР. Если она не парализует вас, не позволяя делать ничего, пока вы не устраните источник тревоги, это не ОКР. «Это настолько подавляющее, частое и властное переживание, что оно лишает вас дееспособности, и настолько сокрушительное, что вы готовы на все, лишь бы от него избавиться», — пояснил глава IOCDF Джефф Шимански.
В соответствии с одним из диагностических критериев компульсивное поведение должно «приводить к клинически значимому стрессу или нарушению функционирования» в общении или на работе и «отнимать время». Таким образом, «чуточку компульсивен» — терминологический нонсенс сродни «немного беременна», оскорбляющий настоящих пациентов с ОКР. Это, однако, не отменяет того факта, что обсессивно-компульсивное расстройство, как и любое другое психическое нарушение, имеет спектр проявлений от слабо выраженных до тяжелых.
Психиатры долгое время были убеждены, что компульсивная составляющая ОКР является следствием обсессивной — вы моете руки, потому что считаете, что они кишат микробами, — но недавние исследования свидетельствуют, что возможно иное. Во всяком случае, у некоторых больных навязчивая потребность, к примеру, мыть руки предшествует обсессивным мыслям о загрязнении, а не является их следствием. Первопричина этой навязчивой потребности не ясна — возможно, это гипертрофированная привычка. Далее мозг пытается обосновать постоянное мытье и находит самое логичное объяснение — грязь и зараза: «Я мою руки каждые пять минут, должно быть, потому что они покрыты микробами». В подобных случаях не обсессия, а компульсия является главным проявлением и источником ОКР.
Небольшая плата за избавление от большой беды
За беспокойство отвечает эволюционно древняя система головного мозга, созданная естественным отбором по той же причине, по которой формируется и закрепляется любая наша способность: тревожность повышает шансы особи выжить и продолжить род, передав полезное свойство череде последующих поколений. Нутряное, чисто эмоциональное ощущение, что упущено нечто важное, появляющееся задолго до того, как рациональная, осознающая часть мозга сумеет его проанализировать, очень пригодилось нашим предкам. Те из наших палеолитических предков, кто не испытывал беспокойства при звуке крадущихся шагов и не реагировал на него, оказывались в эволюционном тупике. Не успев оставить потомства, они становились добычей хищников. Те же, кто испытывал тревогу и отвечал на нее поиском причины, имели шанс дожить до продолжения рода. Вследствие этого у нас, их отдаленных потомков, мозг «настроен» сначала подчиняться приказам тревожности, а лишь затем (и то не обязательно) обдумывать их обоснованность.
У Найсли и других больных обсессивно-компульсивным расстройством эта реакция по непонятным причинам выражена необыкновенно сильно. Связанная с ОКР нейронная сеть изучена намного лучше, чем сети, поддерживающие любую другую разновидность компульсивного поведения, но эти данные отвечают на вопрос «как», а не «почему». Почему эта сеть формируется, до сих пор остается загадкой, и максимум, что могут предложить ученые, — это туманные рассуждения о жизненном опыте и наследственности.
У тревоги есть одна особенность: если она становится по-настоящему сильной, непереносимой, мы пойдем на все, чтобы ее облегчить. Если это «все» является чем-то несущественным, но приносит огромное облегчение, ум накрепко усваивает урок, проведя своего рода анализ издержек и выгод. Когда Шэла Найсли подчинилась приказу своего мозга открыть холодильник, это казалось незначительной издержкой в сравнении с выгодой — уверенностью, что Фред не превращается в сосульку. Ведь эта мысль терзала ее, словно ядовитые когти тасманийского дьявола! Правда, стоило закрыть дверцу холодильника, страшное подозрение вернулось, и «стоимость» многократного освобождения от него неуклонно возрастала, пока потерянное время и отчаяние не поставили Шэлу на грань недееспособности. Однако было уже поздно. Обсессивно-компульсивный мозг запомнил, что выполнение навязчивого действия помогает. Если выполнение приказов террориста, приставившего дуло к виску вашей дочери (пользуясь сравнением Найсли), всякий раз помогает спасти ей жизнь, вы, разумеется, будете подчиняться.
