Многие люди надолго задумываются, прежде чем ответить на вопрос о самых ранних своих воспоминаниях, пытаясь вызвать призраки давно минувшего прошлого, но Грейс ответила сразу: «Помню, как играю с сестрой на полу, а вокруг огромные черные пластиковые мешки для мусора, полные всякой всячины, на которых мы валяемся. Мне года четыре или пять». В мешках, сложенных в кучи почти в рост взрослого человека, лежала одежда и почта, сломанные электроприборы, газеты и журналы — вещи ее родителей, для которых навести порядок в их филадельфийском доме на три спальни означало сложить свое добро в эти мешки. «Из них получились такие высокие стены, что мы не могли за них заглянуть», — рассказывала Грейс.
Входная дверь вела в гостиную, за которой располагалась кухня. Чтобы попасть в любое из этих помещений, приходилось осторожно пробираться узкими ходами, обозначенными пластиковыми напольными дорожками. Бесчисленные мешки высились почти до потолка, поглощали любые усовершенствования в доме вроде устройства стеллажей или шкафов по стенам, диван и кресла были погребены под письмами и газетами, картонными коробками и пластмассовыми контейнерами. «В каждое место вела своя тропа, — вспоминала Грейс. — В подвал, также забитый снизу доверху, к стиральной машине в прачечной за кухней, к кушетке, в кухню». Впрочем, кухонный стол много лет назад скрылся под горой пластмассовых столовых приборов, картонных тарелок и емкостей непонятного назначения. Сила притяжения делала свое дело, и Грейс с сестрой привыкли к «хрусту и звону разномастного сора под ногами». Если неожиданно звонили в дверь, семейство затаивалось, а в тех редких случаях, когда гостя ждали, родители торопливо совали почту и одежду в неизменные черные мешки и волокли в подвал или в гараж, отчаянно пытаясь придать относительно нормальный вид хотя бы гостиной.
Старания скрыть от окружающих образ жизни семьи пошли прахом, когда подруге Грейс пришлось после школьной экскурсии дожидаться у нее дома, когда за ней заедут родители. «Никогда в жизни мы с сестрой не поднимались на крыльцо так медленно», — вспоминала Грейс. Она старалась оттянуть неизбежное, бодрым голосом говоря, что грешно торчать в четырех стенах в такой прекрасный день, но подруга устала и мечтала присесть. «У нее буквально челюсть отвалилась. Мы пытались отвлечь ее, включив телевизор, но она не могла оторвать взгляда от груд барахла вокруг».
Вскоре после этого семья переехала в другой дом, требующий ремонта и в неблагополучном районе (у родителей начались проблемы с деньгами). Казалось, вот он, чудесный шанс покончить с бардаком и выбросить бо́льшую часть пожитков. Слушая разговоры родителей о том, чтобы «начать с чистого листа», Грейс грезила о бесконечной череде черных мусорных мешков, выстроившихся вдоль тротуара, как другие девочки мечтают о поездке в Диснейленд. Увы, все мешки переехали вместе с ними, собранные в лихорадочной спешке в день, когда они должны были освободить прежний дом, и в большинство из них даже не заглядывали. И комоды, забитые хламом, — отец попросту затолкал их в грузовик со всем содержимым. И почта за долгие годы. Отец настаивал, что все это нужно (или понадобится когда-нибудь), а мать была не в состоянии решить, что оставить и что выбросить. «Они просто были на это неспособны», — сказала Грейс. Казалось, их скарб — неотъемлемая часть их самих, как проклятый альбатрос на шее Старого моряка
[50].
В 2012 г. Грейс получила диплом психолога и вернулась в дом родителей. Она педагог-дефектолог и, как многие представители поколения нулевых, не может позволить себе жить отдельно. Им с сестрой удалось превратить в зоны, свободные от барахла, не только собственные спальни, но и гостиную с кухней. Поскольку даже почта за два дня грозит отобрать у них жилое пространство, они непреклонны в сортировке вещей и выбрасывании всего ненужного. Когда-нибудь они надеются съехать, но не сомневаются, что в этом случае их родителей, вероятно, постигнет судьба братьев Кольер.
Коллекционеры
Ученые, исследующие патологическое накопительство, утверждают, что между такими людьми, как родители Грейс, у которых наблюдаются диагностические признаки психического расстройства, и коллекционерами существует принципиальная разница. Начать следует с того, что коллекционеры классифицируют свои экспонаты, которые обязательно относятся к четко определенной и сознательно выбранной категории. Один собирает спичечные коробки, но не журналы, другой — модели поездов, но не одежду. Коллекционирование — это структурированная, планомерная и избирательная деятельность. Накопители тащат в дом любые случайные вещи. Коллекционеры с гордостью выставляют свои трофеи, будь то детские ложечки, орхидеи, фигурки супергероев в неповрежденной упаковке, серебряные доллары Моргана, бродвейские сувениры, значки президентских избирательных кампаний, первые издания книг, старинные клюшки для гольфа, географические карты XV в., парфюмерные флаконы, куклы Барби или Мадам Александер, модели машин, винтажные шляпы, телескопы, друзы или окаменелые трилобиты. Накопители суют вещи куда и как попало, зачастую забывая, что́ хранится в растущих кучах коробок и мешков. Предметы коллекционирования обычно исключены из повседневного применения. Страстный коллекционер склонен пользоваться своими реликвиями в быту не более, чем сотрудники музея Метрополитен — располагаться попить чайку на стульях «чиппендейл». Если же накопитель не пользуется вещами, то лишь потому, что они бесполезны или их невозможно отыскать. Кроме того, коллекционеры не ведают угнетенности и бессилия, свойственного многим больным патологическим накопительством.
Тем не менее, как и многие другие формы поведения, коллекционирование и накопительство имеют немало общего, особенно в плане эмоциональных стимулов, вследствие чего трудно провести четкую грань между «милой эксцентричностью» и психическим расстройством. «Определенные черты являются общими для накопительства и коллекционирования, — сказал Рэнди Фрост. — В обоих случаях имеет место привязанность к вещам, свойственная, впрочем, любому из нас».
Что движет коллекционерами? Одни стремятся привнести смысл в «мировой хаос», а также сосредоточить предельное внимание на маленьком фрагменте этого хаоса и познать его в мельчайших деталях. Об этом писал профессор классической археологии Стэнфордского университета Майкл Шэнкс, исследовавший коллекционирование, в своей книге 2012 г. «Археологическое воображение» (The Archaeological Imagination). Для других это способ самоопределиться, заявить: «Смотрите, вот я кто». Обладатель коллекции — бейсбольных карточек или фигурок, камней, кукол, снежных шаров или (об этих двух необычных случаях пишет Шэнкс) всего, что связано с руками (перчатки и шаблоны для них, кукольные руки, форштевни и скульптуры) либо с «Волшебником страны Оз» (книги, костюмы, сувениры), — стремится упорядочить окружающий мир и застолбить его крохотный кусочек, определив свою самость уникальным образом.
Коллекционеры характеризуют себя посредством своих собраний, как другие люди — посредством iPhone, смартфона Galaxy или мебели эпохи Реставрации. Джон Круз, участник Ночи коллекционеров 2014 г. в Бруклинском историческом обществе, использует с этой целью символику президентских избирательных кампаний, прежде всего сотни значков, по каждому кандидату (на предварительных и всеобщих выборах) начиная с 1894 г. В его коллекции есть такие жемчужины, как носовой платок 1880 г. с изображениями Джеймса Гарфилда и Честера Артура. Круз, преподаватель политологии в старшей школе в Бронксе, сказал репортерам, что увлекается политикой с восьми лет, с 1984 г., и «пытается объяснять взрослым, что такое NAFTA
[51]».
