После тридцати кражи Кейтлин участились, и она «тащила все, что только попадало под руку». Однако всему на свете приходит конец, и Кейтлин, разменявшую пятый десяток, арестовывали трижды за три с половиной года. В первый раз — за кражу витаминов и средство от простуды стоимостью в $11,30 для больной подруги. После первых двух арестов она пыталась покончить с этим, но «это был ад», вспоминает она: «Я была совершенно раздавлена. Сказала мужу, что просто должна что-нибудь украсть. "Почему ты не можешь остановиться?!" — закричал он».
«Но я не могла».
Адвокат добился, чтобы ее судили всего лишь за деяние, не представляющее общественной опасности в силу малозначительности, и Кейтлин, признав себя виновной, вышла на свободу, приговоренная к двумстам часам общественных работ (в донорском центре Красного Креста). Она была напугана до смерти. Однако ей повезло, и ее случай — наглядное свидетельство того, что различение между импульсивностью, поведенческой аддикцией и поведенческой компульсией — не просто упражнение в классификации психологических проблем, а важнейший первый шаг к эффективному лечению. Слово «повезло» кажется не слишком уместным применительно к судьбе Кейтлин, но это справедливо в том смысле, что ее кражи были следствием не расстройства контроля над импульсами — как клептомания, от которой не существует проверенного, надежного средства, — а истинной компульсией, движимой тревогой. Поэтому Шульман начал с того, что спросил ее, как спрашивает всех компульсивных воров, почему, на ее взгляд, она так себя ведет. «Я стремлюсь помочь клиентам осознать, что порождает их компульсию, — объяснил он. — Стремление компенсировать утрату или чувство покинутости? Исправить то, что им кажется ошибкой или несправедливостью? Я стараюсь дать им понимание причин их поведения. Часто они отвечают, что представления не имеют, но если разберутся в себе, то их шансы измениться вырастут». Он побудил Кейтлин проанализировать тревогу, толкавшую ее на кражи, и спросил, есть ли иной способ от нее избавиться. «Я всегда задаю вопрос "почему" — почему, почему? — вы чувствуете необходимость так поступать, — сказал Шульман. — Я не согласен с принципом "Анонимных алкоголиков", будто причина не важна, и все, что нужно, — "просто остановиться". Чаще всего понимание полезно и необходимо».
Это когнитивная составляющая когнитивно-поведенческой терапии, которую применяет Шульман, — помочь больной вспомнить, что отец никогда не позволял ей покупать новую одежду: «Это проливает свет на то, что вами движет, на ваши предупредительные сигналы». В случае Кейтлин, когда кто-либо говорил ей, что она не может или не должна что-то делать, это пробуждало озлобляющие воспоминания о лишениях, которые она перенесла в детстве и до сих пор пытается компенсировать.
Хотя Кейтлин к моменту нашей встречи не крала больше года, она до сих пор мечтает об этом изумительном способе борьбы с тревогой. «Я вспоминаю кражи, как вспоминают ушедшего возлюбленного, — призналась она. — Это ностальгические мысли. Думаю, годы, когда я крала, были лучшими в моей жизни».
Библиомания
Удивительная форма приобретательства распространилась в Европе примерно 250 лет назад, когда определенную социальную группу охватила страсть покупать книги, владеть и хвастаться ими, хранить и демонстрировать (но необязательно читать!), причем распространилась настолько, что удостоилась собственного названия — библиомания. Как жертвы, так и свидетели этой страсти усматривали в ней оттенок помешательства, предвосхищая психиатрическую классификацию многих форм компульсивного поведения как душевных расстройств. В одном из нескольких тысяч писем сыну Филипу английский государственный деятель, мастер эпистолярного жанра лорд Честерфилд (1694–1773), узнавший, что у того появился интерес к печатным редкостям, призывал молодого человека «опасаться библиомании».
Лорд Честерфилд оказался провидцем. В 1809 г. Джон Ферриар, врач Манчестерской психиатрической лечебницы и поэт, воскликнул в одном из стихотворений: «Какие безумные мечты, какие терзания владеют несчастным, заболевшим книгами!» Эта «тираническая страсть» впрягает человека в «ярмо тревоги». Стихотворение представляет собой поэтическое послание другу Ричарду Геберу (1773–1833), и небезосновательно. Гебер прославился тем, что заполнил восемь своих домов в четырех странах печатной продукцией в количестве почти 150 000 экземпляров томов в твердых переплетах плюс тысячи брошюр — всего (по прикидкам его современника, парижского книготорговца) до 300 000 изданий.
Наивысшим расцветом библиомании можно считать 1809 г., когда английский библиограф и министр Томас Фрогнал Дибдин (1776–1847) издал книгу «Библиомания» с подзаголовком «О книжном помешательстве, с некоторыми сведениями об истории, симптомах и лечении этого смертельно опасного заболевания» (The Bibliomania. Book-Madness; containing some accounts of the History, Symptoms, and Cure of This Fatal Disease), в которой описал «страсть коллекционирования книг» специфическим медицинским языком. Собираемые безумцами коллекции, предупреждал английский писатель, отец будущего премьер-министра Исаак Дизраэли (1766–1848), являются «домами скорби для человеческого ума». Библиомания «никогда не достигала такого неистовства, как сегодня», отметил Дизраэли в книге «Литературные курьезы» (Curiosities of Literature), когда иные самые уважаемые мужи охвачены компульсивной потребностью покупать и выставлять в своих роскошных домах первые издания, пергаменты, издания ограниченных тиражей и крупного формата, а также с неразрезанными страницами, с шелковыми дублюрами, золотыми обрезами, переплетами из окрашенной кожи или в этрусском стиле и другие символы образованности, вкуса и богатства.
Безумная страсть немногих библиоманов викторианской эпохи так и осталась необъясненной. Счастливым (для нас) исключением является сэр Томас Филипс (1792–1872) — незаконнорожденный сын богатого текстильного фабриканта и служанки. «Заболев» библиоманией в раннем детстве, он уже к шести годам приобрел сто с лишним книг. «Все его карманные деньги тратились на книги, — сообщается в британском Национальном биографическом словаре за 1896 г. — Главным делом его жизни [ставшим возможным благодаря огромному наследству, хотя он вечно рисковал его растратить. — Авт.] стало коллекционирование редких манускриптов независимо от времени, страны, языка и содержания». Филипс называл свою компульсию «старой доброй манией покупки книг» и объезжал Европу в поисках собраний: «хроник, монастырских архивов, расходных книг королей, королев и знати», покупая то коллекцию из 1300 итальянских манускриптов, то 900 томов бумаг, связанных с Французской революцией, то 500 «восточных свитков» и иллюминированных рукописей, создававшихся для царей, пап и членов семейства Медичи. На момент смерти Филипса его коллекция насчитывала, по оценкам ученых, около 60 000 манускриптов, а также тысячи книг в твердых переплетах, документов на право собственности, юридических бумаг, вавилонских цилиндрических печатей, географических карт, генеалогий, писем и рисунков — в два раза больше, чем в библиотеке Кембриджского университета. Конечно, это была капля в море по сравнению с его целью, сформулированной в письме за три года до смерти: «По одному экземпляру каждой книги, имеющейся в мире!» Однако для перевозки этой «капли» из его имения Миддлхилл в Уорчестере в Тирлстэйн-хаус в Челтенхеме потребовалась целая армия: 230 лошадей, 160 грузчиков и 103 подводы, писал психоаналитик и историк искусства Вернер Мюнстербергер (1913–2011) в книге «Коллекционирование: необузданная страсть. Психологический аспект» (Collecting, An Unruly Passion: Psychological Perspectives), изданной в 1994 г.
