Я была бы рада описать аналогичные исследования по нейровизуализации мозга шопоголиков, компульсивных спортсменов, игроманов и интернет-пользователей. К сожалению, в немногочисленных экспериментах участвовало слишком мало добровольцев, не была доказана их воспроизводимость или же у них был крайне спорный дизайн, что обесценивает их результаты. Например, в 2011 г. в Journal of Consumer Policy группа немецких ученых под руководством Герхарда Рааба из Университета прикладных наук в Людвигсхафене опубликовала исследование с участием 23 компульсивных покупателей. Мозговое картирование делалось при демонстрации товаров, цен и в момент решения, покупать или не покупать данную вещь. Изображение товара вызывало у шопоголиков бо́льшую (в сравнении с контрольной группой) активность прилежащего ядра — центрального звена дофаминовой нейронной цепи. При виде цены шопоголики проявляли относительно низкую активность островковой доли (осмысляющей эмоциональные причины изменения физического состояния, например учащения сердцебиения) и передней поясной коры (структуры, выявляющей ошибки, гиперактивной при ОКР). Казалось бы, рисуется стройная картина: компульсивные покупатели приходят в нездоровое возбуждение при мысли о покупке очередной белиберды, невзирая на цену, — вероятно, из-за недоразвития нейронной сети, определяющей ценность объекта. Если бы не одно но: когда добровольцы решали, покупать или не покупать, передняя поясная кора становилась более активной. Опять-таки, возникает соблазн объяснить это тем, что функция выявления ошибок у компульсивных покупателей наконец-то включилась в работу. Однако данные о сниженной активности передней поясной коры в момент принятия решения о покупке могут иметь иное, столь же убедительное, объяснение — неспособность понять, что вот-вот совершишь ошибку. Без априорной гипотезы, определяющей поведение нейронных сетей, нейровизуализация превращается в аналог рыбной ловли: никогда не знаешь, что подцепит крючок — ценного марлина или старый башмак.
В 2013 г. в Canadian Journal of Psychiatry Марк Потенца и Роберт Лиман из Йеля представили обзор нейробиологических исследований поведенческих аддикций и компульсивного поведения. Текст пестрел предупреждениями о «противоречивых результатах» и дипломатическими оговорками в духе «возможно, эти расхождения отчасти объясняются методологией». Единственное, что можно с уверенностью утверждать о компульсивном поведении, — оно связано с дисфункцией дофаминовой системы вознаграждения. К счастью, в этой области наука стоит на прочном фундаменте, заложенном много десятилетий назад.
Странности пациентов с болезнью Паркинсона
Изучение нейробиологических основ компульсии во многом опирается на теорию классического обусловливания, разработанную русским физиологом Иваном Петровичем Павловым (1849–1936). Изучая пищеварительную систему в экспериментах с собаками, он заметил, что слюноотделение, как при кормлении, наблюдается у подопытных животных и при виде лаборанта. Поскольку при каждом кормлении ассистент ученого приходил в привычном лабораторном халате, Павлов предположил, что собаки реагируют на эту одежду. В серии экспериментов он установил существование условно-рефлекторного раздражителя и реакции на него. Самым знаменитым стал эксперимент, в котором Павлов звонил в звонок во время кормления собак. Собаки научились связывать звонок, еще один условный раздражитель, с пищей, и после нескольких повторений достаточно было звука звонка при полном отсутствии пищи, чтобы началось слюноотделение.
Люди, страдающие компульсиями, ведут себя как собаки Павлова. Компульсия побуждает их избавиться от болезненной эмоции — тревоги, совершив поступок, который успешно решает эту задачу. Страх пропустить важное сообщение снимается постоянным заглядыванием в смартфон. Избавление от тревоги оказывается неразрывно связанным с определенным поведением — вырабатывается условный рефлекс. Именно так Шимански объяснял причины, по которым больные ОКР уступают диктату компульсии: тревога слабеет, и мозг это запоминает.
Однако сопутствующие компульсивному поведению депрессию и тревожность невозможно объяснить исключительно обусловливанием по Павлову. Во всяком случае, об этом свидетельствуют наблюдения за пациентами с болезнью Паркинсона.
По причинам, известным только божеству эволюции, нейромедиатор дофамин играет в мозге множество ролей, от водителя автобуса до подпольного химика, варящего амфетамин. В так называемой черной субстанции — структуре в основании головного мозга — дофамин принимает сигналы, позволяющие нам совершать плавные и контролируемые движения. Следствием гибели нейронов-производителей дофамина становится тремор ладоней, рук, ног, челюсти и лицевых мышц, нарушение равновесия и координации — симптомы болезни Паркинсона. Также дофамин обеспечивает нам кайф во время оргазмических переживаний, поскольку действует не только в черном веществе, но и в системе вознаграждения, центральным элементом которой является прилежащее ядро (дисфункциональное при ОКР). Эти сети сравнивают реальную эмоциональную отдачу от вашего опыта с ожидаемой. Если реальность отвечает ожиданиям или превосходит их, опыт оценивается как положительный и происходит подкрепление.
Можете представить себе последствия перекрещивания этих двух отдельных систем — движения и вознаграждения? Фармацевты не смогли.
Десятилетиями врачи лечили болезнь Паркинсона леводопой — веществом-предшественником дофамина. Если в изобилии снабжать мозг этим веществом, полагали они, это вызовет увеличение количества дофамина, подобно тому как ускорение подачи муки и сахара в пекарню оборачивается увеличением выпуска пирожных. В 1990-х гг. был открыт новый класс лекарственных средств — агонисты дофамина. Как и леводопа, они являются лекарствами сугубо заместительной терапии, но оказываемое ими действие перенесено дальше по цепочке, в дофаминовые рецепторы. Если воспользоваться той же аналогией, это все равно что сыпать сахар и муку прямо в рот покупателям, не дожидаясь, пока ингредиенты превратятся в пирожные.
Встреча агониста дофамина с дофаминовым рецептором производит ошеломляющий эффект. Представьте, что к динамику вместо маленького радиоприемника 1970-х гг. подключили мощный концертный усилитель, и привычное тихое мурлыканье сменил рев первых тактов «Smoke on the Water» Deep Purple. Нечто подобное происходит, когда к рецептору вдруг присоединяется совершенно другая молекула, вызывая перевозбуждение всей цепи. «Агонисты дофамина воздействуют на рецепторы как супердофамин, — объяснил мне психиатр Майкл Боствик из Клиники Майо в Рочестере (Миннесота). — Они их стимулируют».
Теперь это очевидно. Но в сентябре 2000 г. группа неврологов и психиатров мадридского Hospital Universitario Doce de Octubre сообщила, что десять их пациентов с болезнью Паркинсона, принимавших леводопу, внезапно стали игроманами, отдававшими предпочтение игровым автоматам. «Возможно, это было связано с дофаминергической терапией», — предположили доктор Хосе Антонио Молина и его коллеги в журнале Movement Disorders. До этой публикации какие-либо данные о вероятной связи между внезапным развитием игромании и лечением дофаминовыми препаратами «в явном виде не сообщались».
Тем не менее определенные свидетельства поступали и раньше. В 1989 г. ученые под руководством невролога Райана Уитти обнаружили, что у тринадцати пациентов с болезнью Паркинсона вскоре после начала приема леводопы возникла гиперсексуальность. Но сообщение об этом открытии было опубликовано в низкорейтинговом журнале Clinical Neuropharmacology и прошло незамеченным. В 1999 г. с интервалом в две недели невролог Марк Стэйси, на тот момент директор Центра изучения болезни Паркинсона им. Мухаммеда Али в Фениксе, узнал, что двое его пациентов сразу после увеличения дозировки препарата отправились в казино и спустили по $60 000 каждый. Он рассказал об этом факте в докладе на конференции по двигательным нарушениям, опубликовав научную статью только в 2003 г.
