Про странных морских созданий, чьи свойства лишь познаются…
Про…
Он говорил, а я смотрела и понимала, что не смогу взять и отпустить его. И да, быть может, мы отправимся к следу этой самой неизвестной богини. Или к менталисту. Или еще куда-нибудь, где, если повезет, я найду ответ и тогда, наверное, успокоюсь.
Иначе какой во всем этом смысл?
Эпилог
Пески здесь не были белыми, скорее уж имели оттенок слоновой кости, который при соприкосновении с водой менялся, насыщаясь всеми оттенками розового. И сама вода, какая-то очень уж плотная, слюдяная, казалась мне ненастоящей.
Весь этот мирок…
Черные черточки лодок. Черные тела ныряльщиков, которые уходили вниз без всплеска и так же беззвучно появлялись. Черные уродливые ветки кораллов или шары колючника, которые складывались в специальные корзины.
Запах корицы.
Тимьяна.
Ветер, летящий над водой, но не оставляющий на поверхности ее ни складки.
– Зачем мы здесь? – проворчала я, трогая странную воду пальцем. И пусть Малкольм утверждает, что она совершенно безопасна, я все равно не верю.
Не ему – воде.
Темной.
Тяжелой.
Она тянется за моими пальцами, провисает тончайшими нитями, будто не желая отпускать.
– Затем, что я тебе обещал…
– Так это когда было…
Пять лет.
Что такое пять лет? Пролетели и…
Дом.
Помню Землю. Душное лето. Пыль, асфальт и бензин. Софка на лавочке расселась, лавочку всю заняв… она дышала ртом и обмахивалась бумажным веером, а на соломенной белой шляпке трепетали бумажные цветы.
– Явилась, – сказала она мне, и все три подбородка меленько затряслись. – Ни стыда ни совести… хотя чего от тебя ждать…
Подъезд. Резкий запах краски и кошек. И еще, кажется, дыма. Малкольм изо всех сил старается не морщиться, но выходит не очень.
– Может, на улице подождешь?
Софка ему про меня все расскажет, начиная с лет младых… заодно просветит, какая я стерва, тварь и потаскуха, а то ишь, вбил в голову, что жениться на мне должен…
Бестолочь рыжая.
Бестолочь качает головой.
А дверь в квартиру открыта. И стоит толкнуть, как в нос ударяет такая вонь, что и я отступаю.
– Может…
– Ты сходи. – Малкольм разворачивает меня к лестнице. – А я сейчас бригаду вызову… тебе что-то из дому взять надо?
Нет.
И главное, я подчиняюсь, хотя, видят боги, я в жизни никому не подчинялась. Но тут… колени дрожат, и руки тоже, и кажется, я сама развалюсь на части.
Я не помню, как спустилась.
И оказалась на лавочке рядом с Софкой.
– Квартирку бабкину она того… уж месяц как продала, – Софка заговорила первой. – Ты-то как пропала, так и понеслось… ходила, побиралась… наши подкармливали… участковый в больничку определил, только кто ж ее там долго держать станет? Она-то на третий день и сорвалась…
Не хочу думать.
Я не виновата.
Или виновата?
Я держала ее… как умела, так и держала… ладно, толку-то думать о том, что было…
Белый фургон без опознавательных знаков припарковался у подъезда. Из фургона выбрались трое ребят в белых халатах, наброшенных поверх цивильной одежды.
– Забираешь, значит?
– Забираю.
– Думаешь, получится подлечить?
Я вздохнула.
Попробую. Здесь я вряд ли что-то смогу сделать, а вот там… там у них свои методы, и от зависимости избавляют… есть ведь не только чистка организма, но и ментальное, мать его, внушение. Только почему-то все равно было страшно.
Что внушишь человеку, от которого осталась лишь оболочка?
– Жених твой?
– Вроде того, – странно, но Софкино любопытство не внушало отвращения. Я поднялась. – Бывайте… не знаю, появлюсь ли я еще…
– Переезжаешь?
– Да.
– За границу?
– Вроде того…
– Ох и вредная ж ты, Маргарита, девка… никакого уважения к старшим, – укоризненно произнесла Софка и, взмахнув веером, велела: – Иди уж… и постарайся не просрать свою жизнь, как твоя бестолковая мамаша…
Постараюсь.
Что уж тут…
Год.
И тихое заведение, более похожее на санаторий. Любезные целители, курсы детоксикации, курсы восстановления, счета, которые, слава всем богам, я могла оплачивать.
Встречи.
Она молчит.
И я молчу. Мы пьем чай и глядим в окно, на треклятую зеленую лужайку, по которой бегают декоративные кролики… Кроликов много, и я считаю их, чтобы хоть как-то убить время.
Отец мрачен.
Он вообще отказывается встречаться со мной, чему я несказанно рада…
Дворец.
Сестрица, которая щебечет безумной пташкой. А я не ощущаю в себе и привязанности, не то что любви к этой девочке. Впрочем, ей неплохо.
У нее редкий дар предвидения.
И ценная кровь.
Ее судьба отчасти предопределена, но, кажется, понимая это, Агнесс не печалится.
– Вот увидишь, – она берет меня за руки и смотрит в душу черными глазами. – Все еще будет хорошо.
А я соглашаюсь.
С безумцами не спорят.
И год.
Выпускной Малкольма, на который мы идем вдвоем, хотя я все еще отказываюсь принять обручальное кольцо. Это упрямство его раздражает, а я… я даже не могу толком его объяснить.
Просто…
Так надо, как сказала бы Агнесс. И я повторяю ее слова… мне нужно время.
А он уезжает на границу. Практика.
И да, так надо…
Письма.
Ожидание.
И острое желание кого-нибудь убить. Спасают клиника, и работа, и треклятый дар, все еще живущий собственной жизнью…
Свадьба Айзека. И он выглядит вполне счастливым, что уж говорить об Арине. Она не признается в своей любви: в высшем свете не принято любить мужа, но по ней и без слов заметно. Во всяком случае, мне…
Рай…
Он тоже женат, и я даже знаю на ком, но молчу. Мы обходим друг друга стороной, соблюдая странный ритуал. А в конце вечера он подходит ко мне и говорит:
– Спасибо.
– Пожалуйста, – отвечаю я, и на этом разговор завершается…
Год.
