– Тогда не бери, – разрешила я.
Его желудок – его проблемы.
Каша.
Компот и булочка… или от булочки стоит воздержаться? Все-таки вскрытие… одно дело – со стороны наблюдать, и другое – самой проводить. Как бы не опозориться. Варнелия тогда меня точно больше к мертвецкой не допустит и будет права. Нет, булочку я на потом возьму. Будет настроение – съем после, а нет…
Ела я быстро, а Малкольм ковырял свою овсянку с разнесчастным видом. Пара девиц, еще недавно упорно игнорировавших меня как личность, теперь пялились с немалым любопытством. Хорошо, что Марека нет, а то опять устроит…
– Слушай, – я допила компот и подобрела. – А у тебя дел никаких нет?
– Есть, – оживился Малкольм.
Компот он лишь понюхал.
– Так занимайся.
– Я занимаюсь, – и опять эта псевдосексуальная хрипотца, и взгляд томный в придачу, только левый глаз как-то невольно дернулся, несколько подпортив впечатление. – Ты мое самое важное дело…
– Всей жизни…
То есть этот недоумок намерен сопровождать меня? Или… надеюсь, это не та самая охрана, которая была обещана мне как свидетелю? То есть не мне обещана, но… поздновато приставили, и доверия она не внушает совершенно.
Нет уж, вероятно, и вправду Айзек поручил приятелю присмотреться ко мне и выяснить настроение.
Зачем?
А кто их, мажоров, знает.
– Ясно, – я отнесла грязную посуду и, сунув булочку в сумку, сказала: – Как знаешь…
Что интересно, мастер Варнелия моему сопровождению если и удивилась, то виду не подала. Бровку приподняла так, выражая интерес, и только. Махнула в сторону шкафа, велев:
– Переодевайтесь, и жду вас внизу.
Халат и для Малкольма нашелся. Рыжий, к слову, замолчал наконец. То ли запас стихов иссяк, то ли сообразил, что у меня к ним иммунитет. Одевался он споро, вопросов не задавал, чем, признаюсь, поразил. И спускался первым, ручку подав, а то мало ли, вдруг столь трепетное создание, как я, навернется ненароком, так и не добравшись до мертвецкой.
И дверь распахнул прелюбезнейше, разве что не поклонился.
Пахло здесь… характерно так пахло. Льдом, формалином и мертвой плотью. Узкая комната, темный шкаф вдоль стены. И знакомого вида дверцы, подсказывающие, что содержимое этого шкафа не для всех. Секционные столы. И столики с инструментами. Стеллажи с запасом банок. Темная бутыль с консервирующим раствором.
Шкафчик, где хранились перчатки и шапочки.
– Ваш номер – третий, – мастер Варнелия присела на стульчик в углу. – Постарайтесь аккуратно…
Я сглотнула.
Вся моя бодрость куда-то исчезла, а под ложечкой неприятно засосало. Господи, куда я лезу… я ведь когда-то решила, что люди – не мое, что с животными проще, и, в конце концов, в этом мире, полагаю, тоже ветеринары нужны, но…
Я не сумею.
Не смогу.
Успокоиться. И сделать шаг. Третий номер… на дверцах цифры… первый ряд… открыть и выкатить. Стальные ножки падают с грохотом, и этот звук отрезвляет.
С чего это я вдруг так распереживалась? Он ведь мертв, и что бы я ни сделала, хуже не станет… определенно не станет… а если вдруг… мастер Варнелия здесь.
Она не торопит.
Молчит.
А Малкольм помогает развернуть каталку. И маску надвигает. Правильно, а я про маску забыла. От вони она вряд ли защитит, но в остальном технику безопасности соблюдать надо. Перчатки липнут к коже, и ощущение не самое приятное, руки будто чужие. Приходится несколько раз сжать кулак и подвигать пальцами, чтобы привыкнуть к ним.
Справлюсь.
И докажу… я не позволю взять и отчислить себя просто потому, что кому-то не по нраву мое здесь пребывание.
Мы вместе разворачиваем каталку, и Малкольм весьма сноровисто раздвигает лапы светильников. А ему явно приходилось работать здесь, и значит, я просчиталась: не настолько он примитивен, как хочет казаться. Свет вот грамотно поставил. И сделал шаг в сторону, позволяя мне самой снять простыню.
В глазах его почудилась… насмешка?
Не дождется.
Я сделала глубокий вдох и выдох и решительно взялась за край, моля, чтобы тело под ней не было…
Молодым.
Или женским, или детским… Нет, никто бы не позволил мне вскрывать ребенка, разумом я это понимала, но сердце, подстегнутое выбросом адреналина, стучало как сумасшедшее.
Мужчина.
Немолодой.
Какое недовольное выражение лица. И вроде бы понимаю, что довольным ему быть не с чего, все-таки мертвец, но… он и при жизни не отличался легкостью нрава. Морщины говорят за себя.
Он часто хмурился.
И эти вот носогубные складки… и на лбу тоже… лысоват, но лысину, судя по всему, привык скрывать. Кожа шелушится, а такое бывает от клея. Я, повинуясь порыву, коснулась пальцами лба. И глаза закрыла… перчатки мешали. Я уже научилась чувствовать живых, а мертвое воспринималось иначе. Я видела все, но… будто сквозь туман.
Крупная печень, слишком крупная, с характерными весьма изменениями. Камни в желчном. Сузившиеся протоки… поджелудочная почти не работала, и, надо полагать, при жизни он страдал приступами панкреатита.
Сердце заплыло жирком.
Но не оно убило… нет… стенки сосудов стали хрупкими, как стекло. И вот один лопнул, и не первое кровоизлияние. Пожалуй, если бы ему вовремя помогли, шанс имелся, но…
– Смерть от кровоизлияния в мозг, – я убрала руку, испытывая огромное желание ее вымыть.
– Вот так сразу? – Малкольм удивленно приподнял бровь. – Проверять не станем?
– Станем, – вздохнула я. Способности способностями, а умения оттачивать надо. Хотя… будем честны, оттачивать пока нечего, но я не сдамся.
Как ни странно, вскрытие прошло куда лучше, чем я ожидала. Отчасти в том имелась немалая заслуга Малкольма, который оказался идеальным ассистентом. Он помогал ненавязчиво, не пытаясь показать собственное превосходство, но просто подавая нужный инструмент и редко, крайне редко, позволяя вмешаться словами…
– Не бойся, – сказал он, когда я замерла, не решаясь сделать первый надрез. И добавил то, что я уже говорила себе: – Хуже ему уже не сделаешь.
И я решилась.
Я не знаю, как долго мы были внизу – по ощущениям, целую вечность, – но, выбравшись наружу, я просто села на лавочку и закрыла глаза.
– В первый раз всегда тяжело, – он присел рядом.
– Кто ты такой?
Глаз я не открывала.
Тепло.
И хорошо. Солнышко светит, ветерок гуляет… лужи небось просохли, а вот земля вряд ли успела. И в сад не сунешься, там под тонким травяным ковром водяные ямы прячутся, целиком не заглотят, но ноги промочу.
