– И что?
– Унылый городок, где ни развлечений, ни мужчин, способных составить хорошую партию.
– Я и без партии живу неплохо. А чем себя развлечь, сама найду.
– Деточка…
Я хлопнула по коленям. Как-то утомляет меня эта беседа. Интересно, на что она рассчитывала? Хотя… бедная девочка, оказавшаяся в невыносимых условиях. Полагаю, для особы ее положения и воспитания подобные условия и вправду казались невыносимыми. Я же получила и крышу над головой, и трехразовое питание, одежду и ту выдали.
Учеба никогда не пугала.
А перспективы… никогда не понимала женщин, пределом мечтаний которых было удачное замужество. Наверное, потому, что не верила, что замужество и вправду может быть удачным. Главное, что та же Мелисса перспективу избавления, чувствую, приняла бы с восторгом… хотя… она тоже целитель…
– А теперь послушайте меня, – главное, не сорваться на крик. Кричащие люди жалки. – Мне все равно, что и зачем вы делали в прошлом. Это останется на вашей совести. Если боитесь, что я ринусь справедливость восстанавливать, то не стоит, я в справедливость не верю, да и… полагаю, ничего уже не изменишь.
Бабуля погладила колечко.
А комнату после нее надо будет проветрить. И воду из графина вылить, так, на всякий случай, и вообще попросить мастера, чтобы глянул опытным глазом, а то мало ли…
– Я не трогаю вас, а вы меня… забудьте о моем существовании, и всем будет хорошо.
– Девочка, – голос бабули стал мягок, что не добавило радости. Так разговаривают с тяжелобольными или скорбными разумом, а я полагала себя вполне здоровой. – Ну зачем тебе это? Бессонные ночи, мучения в мертвецкой, непонятные перспективы и необходимость до конца жизни возиться с больными людьми. Неблагодарная работа без малейшей надежды на просвет.
Ага, пожалуй, пару месяцев назад я бы поверила в эту сказку, но я же вижу, что мастер Варнелия нисколько не жалуется ни на жизнь, ни на работу. И пусть мне никогда не стать такой, как она, но собственное место я найду.
– Ты ведь молода и хороша собой… тебе бы веселиться, порхать…
Теряя остатки мозгов.
И что меня ждет? Зависимость от любезной старушки, которая привыкла блюсти собственную выгоду. Она и сына родного не пожалела, что уж говорить о нелюбимой внучке. Подыщет жениха подходящего, выгодную, мать его, партию. Только для себя выгодную, а мне подберут правильное зелье, чтобы жизнь была полной и разноцветной.
Дальше замужество.
И новая зависимость… нет уж, я лучше сама, старой девой… кошек я люблю в отличие от людей.
– Позволь о тебе позаботиться… – бабуля протянула руку, чтобы погладить меня по щеке.
– Раньше надо было, – я отшатнулась, и пальцы бабулины скользнули в воздухе. – А теперь, извините, я уж как-нибудь сама… сила привычки.
Угрожать мне не стали, и на том спасибо.
Незаметно наступило первое сентября. Местный месяц назывался мило – серпушником, но суть от этого не менялась.
Торжественное открытие.
Начало учебы.
И огромное количество народу, который вдруг появился словно из ниоткуда. С раннего утра я, устроившись на подоконнике – погода в кои-то веки смилостивилась, а может, маги постарались, но было ясно, – наблюдала за прибывающими.
Студенты и студентки.
Спокойные старшие курсы, всем видом показывающие, что они уже почти состоявшиеся маги, и робкие первокурсники, зачастую сопровождаемые кучей родичей, порой и с малолетними детьми в придачу. Дети эти, верно, ошалев от вседозволенности, вскоре обжили коридоры, и теперь то и дело общежитие сотрясали визги, вопли и ор.
Настроения это не добавляло.
Настроение было на диво поганым. Не отпускало нехорошее такое предчувствие, что год этот будет веселым, и веселиться большей частью стану не я.
Я прислонилась лбом к прохладному стеклу.
Еще час, и всех соберут на стадионе, где перед толпой выступят ректор и деканы. Потом состоится торжественное шествие каждого факультета к своему корпусу, и уже там, в тиши и покое, полагаю, весьма относительном, нам зачитают первую лекцию.
Обзорную.
Листок с напоминанием и инструкцией – настоятельно рекомендовалось посетить все торжественные мероприятия, включая вечерний салют, – прилип к стеклу. И когда часы на башне пробили полдень, я со вздохом сползла с подоконника. Сколько за хвост ни тяни, а кот рано или поздно закончится.
Парадная мантия, сшитая, впрочем, из весьма плотной ткани немаркого болотно-зеленого колера, уже ждала меня, как и дурацкая квадратная шапочка с кисточкой. Шапочка норовила съехать, а кисточка моталась перед глазами, чем дико раздражала. Успокаивало лишь, что этот на редкость нелепый наряд надевать следовало исключительно в торжественных случаях. На все остальное время полагалось ходить в сером немарком костюме. Прямая юбка. Блуза из прочной темной ткани. Безрукавка и жакет. Несмотря на несколько грубую ткань, форма была толковой, сидела неплохо и движений особо не стесняла.
Дождь все-таки начался. Мелкая морось, которая скорее ощущалась, нежели была видна. И стадион расцвел разноцветными зонтами.
Людей было много.
Слишком много, чтобы я чувствовала себя спокойно. Ничего, страх на то и страх, чтобы с ним справиться. Я сумею… я…
Над головами целителей вздымался флагшток с зеленым стягом. Ныне он походил на грязную тряпку, но функцию свою выполнял отменно.
А наших немного…
Вот старшие держатся наособицу, время от времени перекидываясь друг с другом словом, на первокурсников смотрят снисходительно и завязывать знакомства не спешат. А те лишь крутят головами, приоткрыв рты от восторга.
Я никогда не была восторженной студенткой. Наверное, душевных сил не хватало. Сложно восторгаться после ночной смены, даже если она была тихой и удавалось поспать.
Я встала в стороночке и прикрыла глаза.
Надеюсь, с линейкой этой не затянут, а то ж вымокну… зонт я так и не приобрела, о чем теперь жалела.
– Это она, смотрите… – шепоток заставил выпасть из полудремы – крайне полезное умение, приобретенное мною к концу второго семестра и позволявшее не тратить бесценное время впустую. – Я тебе точно говорю, она… мне Алька рассказывала, что она…
Девица в лазоревом костюме, цвет которого несколько дисгармонировал с болотным окрасом мантии, говорила нервно, возбужденно. И приятельница ее, решившая, что мантия не особо и нужна – как же, к чему портить лавандовый наряд этаким уродством, – слушала, а заодно и меня разглядывала.
– Мама говорит, что полукровок давно следует ограничить в правах, – сказала она громко, подозреваю, исключительно для меня.
Оскорбить желала?
Или мнение свое донести? Первое не вышло, плевать мне было и на местных полукровок, и на собственную родословную, а вот мнение ее, как и любезной ее матушки, мне было тем более глубоко безразлично.
