Над ним сперва посмеялись.
Объявили чудаком.
И забыли.
Мало ли чего человечек не от мира светлого в пещере своей химичит. Авось посидит середь камней и тараканов да одумается, переберется в город, в башню, поближе к людям, раз уж он так их любит. Как бы там ни было, но за пару десятков лет, прошедших после выхода прокламации, об Оресте изрядно успели подзабыть, когда он вдруг объявился вновь.
И не один.
Сперва маг маленького городка, который только недавно звался деревнею Большие Вышки, вдруг осознал, что жизнь жил неправедно, отбирая у людей последнее, и, раздав сокровища, ну как сокровища, маги тогда не сильно богаче прочих были, пошел в ученики к Оресту.
Магическое сообщество покрутило пальцем у виска и забыло: мало ли, два ненормальных – еще не повод беспокоиться… потом, правда, их стало три… четыре… дюжина…
И вот тогда в овеянных славой и величием головах зародились некоторые смутные подозрения. Не может же банальное безумие, которым полагали этот дикий альтруизм, быть настолько заразным. А дальше – хуже. Идеи Ореста, провозглашенного простыми людьми Вестником, ибо нес он слово Светлых богов, вдруг показались охрененно привлекательными трем магистрам. И что интересно, прежде все трое отличались на редкость склочным норовом и святой уверенностью, что люди без дара есть пыль под ногами мага. А тут вдруг один отправился реки поворачивать, дабы оживить сухие земли Игварта, другой могучей рукой поднял целину, а третий против кочевников выступил.
Мол, от набегов селяне страдают.
Кочевники от этакого поворота несколько прифигели. Раньше-то маги нейтралитет блюли… Кочевники их сторонились, стараясь не отвлекать от высоких мыслей своими пожарами и грабежами, вели себя, так сказать, прилично, а их огненным шквалом…
Ладно, кочевники – совсем другая история.
Орест же предложил прочим магам сознательно подписать некий документ, который гарантирует права простым людям, а также присягнуть ему, стало быть, на верность. То есть документу.
Или Оресту?
Не разобралась, но, чую, один хрен.
И предложение принес не кто-нибудь, а сильнейший из известных магов, Никлас Огненный Шторм, который вдруг раскаялся и осознал, что жил до того крайне неправедно. Однако благое слово не возымело действия. Магистры, которых осталось не так и много – их и прежде было не сказать что толпа, все ж конкуренции они опасались, а потому ряды молодого пополнения прочищали старательно и заблаговременно, – скрутили фигу и спешно создали Альянс.
Противостояние затянулось на годы.
Магистры, плюнув на предубеждение, сгребли под себя всех, в ком теплилась хотя бы искра дара, пообещав в случае победы златые горы и вообще…
Случилась пара стычек.
И даже небольшое сражение в скалах, которые после этого сражения стали называть Оплавленными, ибо камень плавился как воск… Но главная война шла отнюдь не на поле боя. Просто… магов, которые вдруг чудесным образом прозревали и уходили к Оресту, становилось все больше и больше. А в какой-то момент он провозгласил себя королем.
Земли, ранее разделенные между магами, стали единым государством.
Маги же – наместниками, которым вменялось править мудро и в согласии с идеями Ореста о служении. Поскольку идеи эти разделялись вполне искренне, то молодое королевство вскоре встало на ноги. Да и как не встать, если тот же Огненный Шторм блюдет границы его.
Целители ликвидируют чуму с холерой.
Маги обратили взоры на поля и погоду.
Поля заколосились.
Скот расплодился.
Отступили голод и болезни. Города стали разрастаться, а люди – здороветь. Сей век был золотым, только не для магов, ибо от трудов своих имели они куда меньше, чем рассчитывали. Это уже потом до них дошло, что при богатом народе и они небедными станут.
Такая вот прогрессивная экономика из-под палки.
При чем тут ритуал единения?
А вот при том, что именно его и создал полубезумный отшельник Орест, осознав, что иным способом на коллег не повлиять. Как и откуда он взял идею – никто не знает, да и сама суть ритуала есть секретное достояние королевской семьи.
И правильно.
Смысл его в следующем: если двое магов сольют свою силу и смешают кровь, то при небольшом воздействии извне, направляющем, так сказать, один разделит мысли и чувства второго… ну, в общем и целом… то есть в отличие от подчиняющих заклятий, которые, во-первых, имеют свойство со временем ослабевать, а во-вторых, крайне ограничивают разум человека, ими подчиненного, единение оставляет ему и разум, и волю, и способность мыслить.
А еще оно необратимо.
– То есть, – я ущипнула себя за ухо, не особо, впрочем, надеясь проснуться. – Ты бы полюбил ее со страшной силой…
– Да.
– Ага… а откуда она узнала про этот ритуал?
Айзек вздохнул, потер переносицу и признался:
– Ее отец – королевский архивариус и имеет доступ ко многим документам, но… она не тот ритуал провела.
– В смысле, не тот?
Он потер шею и в шевелюре поскребся, будто блох гонял. Сказать, что ли, чтобы проверился?
– Видишь ли, ее народ умеет работать с информацией. Они лучшие архивариусы, замечательные историки, но даже им нет доступа к личным королевским архивам. Я знаю этот ритуал. Меня учили и тренировали, и на людях в том числе. Не смотри так. И у нас имеются преступники, заслуживающие смерти. Они и были бы казнены, но… Сейчас один работает при храме, помогает бедным, он искренне желает заслужить прощение. Второй… В общем, я знаю, что и как делать. А она добралась до документов, которые не должна была видеть.
Ага…
Охренительная беспечность. Нет, у нас в мире тоже можно раскопать чертеж ядерной бомбы. Но раскопать – это одно, а создать – совсем другое. Поди-ка, урана найди на заряд… а здесь, по ходу, у каждого свой собственный рудник имеется, добывай уран – не хочу…
– Она сама воссоздала ритуал… по опискам, оговоркам… и теоретиком была неплохим. Хотя не знала, что подобные попытки проводились неоднократно, а потому в этих описках и воспоминаниях, в хрониках, давно кое-что подправлено. Нельзя просто убрать их, это неразумно, а вот изменить… Но она искренне полагала, что поняла принцип. И хуже всего, что она почти его поняла… Однако Орест годы экспериментировал, пока научился рассчитывать воздействие, которое не травмирует ни его, ни… подопытного. И есть еще кое-что… кое-кто…
Да, подопытным быть мало радости.
– Я помню, я пытался ей объяснить… при том, что она собиралась сделать, она убила бы и меня, и себя…
– Не поверила?
– Все повторяла, что мы должны быть вместе, что мы полюбим друг друга, что… – Айзек вздохнул. – Я помню ее голос, и силу, которая наполнила алтарь, и как стало вдруг невыносимо жарко. Я не хотел терять разум, как не хотел становиться частью ее безумного мира. Я сопротивлялся, и… кажется, что-то случилось. Помню еще, как сила хлынула из меня… и текла, текла… А потом очнулся в больнице.
