Фиговое приключение.
– Я еще испугался, что сейчас сойду с ума от навязанных чувств, а потом понял, что если так думаю, то обошлось…
Он помолчал и добавил:
– В этом плане и вправду обошлось.
Я кивнула.
И задумалась.
Крепко так задумалась… все же многое в этой истории мне не давало покоя. К примеру, почему девицу, которая совершила преступление – это даже без местного УК ясно, – не посадили? Не сослали на рудники, не заперли в психушке, а оставили учиться, пусть и в закрытом заведении?
Благотворительность?
Слабо верится.
И Айзек… что с ним происходит?
И, главное, как все это связано с самоубийцами?
Глава 26
Утро начиналось… начиналось утро. Солнце, пробившись сквозь пыльное стекло, щекотало нос, а я норовила спрятаться под подушку. Почему-то именно во сне вся эта история выглядела почти законченной и офигенно логичной. Помню, еще восхищалась красотой преступного замысла, а потом на всякий случай решила запомнить имя главного злодея.
Запомнила, мать его…
Завыл рог, напоминая студентам, что день грядущий им готовит…
Две пары лекций и первый семинар у мастера Забелии, которая неоднократно напоминала, что пропускать эти семинары – не лучшая идея.
Вставать надо.
А то голова треснет. И вообще, во всем хороша умеренность. Похоже, комендант тоже так считал, потому как стены были по-прежнему холодны, но как-то особенно, что ли?
Я бодрой рысью пробежалась до умывальника и, заняв крайний, включила воду.
Снова холодную.
Они издеваются или как? И в душе небось объявят непомывочный день по причине лопнувших труб или иной какой. Главное, что эти самые дни случались с завидной регулярностью.
Я выругалась.
И не только я.
Сегодня в помывочной царило редкостное равнодушие, и гнев душ пролетарских находил воплощение в изящных завитках слов. Интересно, мастеру Забелии понравилось бы? Она постоянно повторяет, что любую эмоцию можно воплотить словесно… вот и воплотили.
Холодно.
А снаружи и того холоднее.
Ледок на лужах трещит под ботинками, а изо рта вырываются клубы пара. И ведь всего второй месяц осени …
– Привет, – Малкольм больше не пытался отобрать у меня рюкзак с книгами.
– И тебе недоброго утречка.
Выглядел рыжий до отвращения бодро. Был весел. Улыбчив. И куртейка с лисьей опушкой немало тому способствовала.
– Даже так… что случилось?
– Воду горячую отключили, – нет, понимаю, что мне бы стоически лишения терпеть. Я их и терплю, вон даже мысли не возникло коменданту почесухи пожелать… или уже возникло?
– Переселяйся.
– Обойдешься.
Он меня обогнал, развернулся и пошел спиной вперед. То ли позер, то ли идиот… то ли и то и другое разом. Если навернется, лечить не стану.
– Я серьезно, Марго… у нас горячая вода постоянно. В комнатах тепло. И комнаты – не чета твоей конуре… в каждой собственный санузел…
– А под окнами молочная река раскинулась с кисельными берегами.
Нет, вот зачем людям настроение портить, описывая то, чего у других нет? У меня вот от злости даже ухо зачесалось. Или это от мороза? Шапку надо бы приобрести и вообще в город выбраться… и раз уж рыжий тут, то почему бы и нет?
– У тебя машина есть?
– А что?
Вот где его воспитывали? Невежливо вопросом на вопрос отвечать, точно знаю, мне мастер Забелия говорила. Вообще, как кажется, она меня немного недолюбливала, совершенно без причины, или я об этой причине ни сном ни духом? Главное, что эта нелюбовь имела ряд вполне конкретных преимуществ: готовиться приходилось к каждой лекции, поэтому к семинару сегодняшнему осталось лишь материал повторить…
– Есть, – сдался Малкольм.
– В город отвезешь?
Мне, конечно, настоятельно рекомендовали за ворота не выходить, но…
– Сегодня?
– Можно сегодня, завтра или послезавтра… нет, послезавтра не выйдет, я до вечера в клинике. В общем, шапку купить надо. И куртку… и не смотри на меня с таким упреком… сама куплю, только отвези, ладно? Если сможешь.
– Смогу, – озвучил он мою собственную мысль, добавив: – Куда ж я денусь, и это… если вдруг Забелия станет придираться, скажи, что вилку для икры отменили высочайшим указом Алкората Первого сто тридцать семь лет назад…
Это он о чем?
Нет, я запомнила на всякий случай, но…
Столики.
Скатерти накрахмаленные.
Сияние столового серебра. Хрусталь и темное, словно венозная кровь, альерское стекло, в которое полагалось наливать лишь альерский же бальзам. Мастер Забелия в строгом черном платье…
– Вилка столовая – для мяса… вилка кокотная – для горячих закусок и рыбы…
Веер в руках мастера раскрылся и закрылся.
А лицо мастера было непроницаемо. Но вилки я точно выучила, и семь способов складывать льняную салфетку, подавая тем самым знак лакею, и еще кучу всякой подобной хрени, которую надеялась забыть, как только сдам ненавистные основы этики.
– Двухрожковая для подачи сельди… для фондю… игла для омаров… для холодных морских коктейлей…
Я назвала все, но…
Одна осталась. Лежала этаким упреком на льняной салфетке с вензелем… лежала и поблескивала темной монограммой на черенке… а ведь от прочих отличается. Те – учебный материал, а эта…
– Забыли? – холодно поинтересовалась мастер.
И в глазах мелькнуло что-то такое… торжествующее…
Сложно забыть то, чего не знала… А вилочка интересная, четыре тонких плоских зубца сливаются в одно… и не на вилку похожа, а на лопатку скорее…
– И долго мы будем ждать?
– Для икры, – выдохнула я, мысленно скрестив пальцы. – Правда, отменена высочайшим указом Алкората Первого сто тридцать семь лет назад…
А вот за это выражение лица многое простить можно.
– Отменена, – впрочем, мастер достаточно хорошо собой владела. – Быть может, вспомните почему? Хотя… пожалуй, не стоит… и корона имеет право ошибаться.
Надо же, как милосердно со стороны мастера.
– Однако люди хорошего рода и правильного воспитания должны помнить …
Заветы предков.
Незыблемость традиций.
И вообще, без вилки для икры, которую позорно заменили ложкой, жизнь уже определенно не та…
Но поставили мне все равно удовлетворительно. Почему? А потому, что слишком долго думала и колебалась, истинная же леди должна называть вилки без ошибок и раздумий.
