Ладно.
Переживем.
Малкольм ждал меня в столовой. Он не только место занял, что в обеденное время было более чем актуально, но и добычей пропитания озаботился.
Суп.
Перловка с мясом. Булочка и компот. Жизнь налаживается… сам Малкольм снова не ел, но сидел, подперев подбородок рукой, и меня разглядывал.
– Дырку проглядишь.
– Айзек велел передать, что будет рад, если ты в гости заглянешь, – сказано это было без малейшей радости.
– Зачем?
– Побеседовать…
Ага, вчера, стало быть, не наговорился. Я пожала плечами: пока говорить особо не о чем… и в книжный заглянуть стоит, только хороший. Не может такого быть, чтобы никто не пытался исследовать саму природу магических способностей. С точки зрения логики если человеку дана возможность оперировать какой-то энергией, то она проявится не только в том, что по щелчку пальцев будут зажигаться свечи.
Физиологию тонких потоков мы будем проходить во втором семестре.
И учебник я листала, но в нем все было логично и обрезано дальше некуда – волновая природа магии, воздействие тонкой материи на клеточную структуру, нуль-рецепторы и прочее, и прочее, а вот о глобальных структурах как-то ни слова.
Как и в учебнике анатомии.
Мне не давало покоя то скопление железистых клеток в перемычке между большими полушариями. Дефект оно или, наоборот, вариант нормы? Вскрыть себе череп Айзек вряд ли позволит, а…
Мысль была неожиданной, но вполне удачной.
– Руку дай, – потребовала я от молчащего Малкольма. И тот спокойно руку протянул… какой доверчивый. – Я только посмотреть хочу… кое-что…
Теплая какая ладонь.
И линии глубокие, и сосуды на запястье проступили четким рисунком… Я закрыла глаза, отрешаясь от гула столовой, от взглядов, которые мы вызывали, не могли не вызывать, от людей и ощущения тепла в руках.
Сердце… работает ровно, но слегка увеличено, что не есть хорошо… надо будет сказать, чтобы к Варнелии заглянул. Бабушка верила, что в сердце душа живет, если так, то я ее не вижу. По мне – просто мышечный орган утилитарного назначения.
Кровь качает.
Белых кровяных слишком много. А вот тромбоцитов маловато, да и эритроцитов… а с нашим парнем явно неладно, причем неладность эта отнюдь не моим проклятием рождена.
Так. Спокойно.
Здоровых людей вообще нет, есть плохо обследованные, а я не для того внутрь полезла, чтобы кровяные тельца считать. И не кости, какие-то чересчур уж пористые, меня интересуют…
Нервная ткань.
Тот же сверхсложный рисунок, в котором есть что-то такое, импрессионистское. Яркие мазки нейронов, то желтые, то лиловые, то голубые… и зелени хватает, неоновой, резкой… и все вместе – почти чудо. Магистраль спинного мозга. Щупальца черепных нервов… на спрута похоже… и мозг… так, а вот это потемнение совсем нехорошо.
Будто в галогеновой вывеске лампы погасли… крохотное совсем, едва заметное, но все внутри меня кричит, что оно опасно, что эта зараза убьет Малкольма.
Не сейчас.
И не завтра.
И даже не через год. Она будет расползаться, медленно и осторожно, поражая нейрон за нейроном, выключая их из общей сети, разрастаясь и вширь, и вглубь, и…
К мастеру я его отведу сегодня же. Вечером…
Не отвлекаться.
Полушария… мозолистое тело… свод… и да, крохотное, с булавочную головку, скопление железистой ткани. Даже не скопление, так и есть, железа. Оформленная.
Работающая.
Как и светящийся алым плотный тяж нервных клеток.
Я моргнула и потерла глаза. А Малкольм подвинул ко мне стакан с компотом.
– Спасибо, – голос был хрипловат, а голова кружилась. Определенно эти погружения забирают изрядно сил. – Не хочу тебя пугать, но… тебе бы мастеру Варнелии показаться.
Я постучала пальцем по голове.
– Началось, значит? – почему-то удивленным Малкольм не выглядел.
– Что началось?
– Деструкция, – он разломил булочку пополам. Обычно я терпеть не могу, когда кто-то на мою еду покушается, в конце концов, на раздаче хватает булочек, сходи и возьми, но… почему-то на Малкольма не выходило злиться. – Это… наследственное. Моя мать не дожила до тридцати…
Он вздохнул и потер переносицу.
– Мы надеялись, что… обойдется.
Надеялись.
Мать его… если все-таки умерла, то получается, что… Варнелия не поможет? Да быть такого… или все-таки… вряд ли отец Малкольма не спасал супругу. У него ведь род. Состояние. Возможности. И если оказалось, что этих возможностей не хватило…
– Не будем о грустном, – он сунул булку в рот. – Едешь?
– Куда?
– Ты ж в город собиралась…
Невозможный человек. Я ему сказала, что он умрет… я честно думала, что поступаю правильно, что Варнелия всех спасет, а тут… и никакой реакции.
Малкольм подал руку:
– Не стоит переживать. Я давно знал, что шансы на самом деле невелики. Но пару лет в запасе осталось… самое забавное, что мама была хорошим целителем. Подавала большие надежды…
– Как ты?
Зимнее солнце было ярким. Небо – чистым. Воздух звенел, а на душеньке моей кошки скребли… и вот как быть? Попытаться вылечить силой мысли? Я бы не против, только сомневаюсь, что оно так работает. А лезть ему в голову и пробовать… не сделаю ли я хуже?
У него пара лет в запасе есть точно.
Правда, с каждым годом будет все хуже, но… пока-то он не ощущает ничего, а… а я даже вскрытия толком проводить не умею, что уж говорить о копании в мозгах живого человека…
Там одно неверное движение, и от человека останется одна оболочка.
– Как я, – Малкольм подбросил ключи. – Моему отцу говорили, что… не стоит рисковать, заключая брак с родом Шанал. Но он полюбил маму. И медицина ведь идет вперед – а ей уже двадцать два, и ни один целитель не видел симптомов. Они говорили, что, возможно, ей повезло… так ведь случается, иначе род давно прервался бы… у них только четверть болеет. Они поженились. Родился я. А через полгода после родов маме стало хуже… гормональный всплеск инициировал болезнь. И развивалась она быстро. Отец сделал все, что мог… больше, чем мог… но…
– Мне жаль.
– Я ее почти и не помню.
Может, оно и к лучшему. Я вот помню все. И те прогулки в парке, и мороженое, и качели, которые до неба… и то, как мы шили плюшевого котенка. Кормили голубей и, перегнувшись через перила, пытались разглядеть в мутной воде городского пруда рыбу…
А еще помню вой.
И смех.
