Шоколада было жаль.
Глава 29
Вез нас седой господин весьма солидного вида. Он был хмур и деловит, и что-то такое проскальзывало в скупых его движениях.
Недовольство?
Разочарование?
Он спешил, собирался спасти бестолковых студентов, а тут… его взгляд в зеркале заднего вида то и дело задерживался на мне. И, прячась от этого взгляда, я делала вид, будто сплю.
А что, девушка устала.
Перенервничала.
И уснула, благо имелось рядом подходящее плечо. Под конец я и вправду задремала. Чувствовала себя опустошенной, это да… только в пустоте я играла в прятки.
…От мамы прятаться надо под столом.
Под стол она заглядывает редко, а в шкаф и того реже. Я слышу шаркающие шаги и успеваю сжаться в комок. Закрыть глаза. Меня нет.
Нет меня.
И не было никогда. Она пройдет мимо и не заметит. Завалится на диван и будет лежать, лежать, пялиться в потолок пустыми глазами…
Нет.
– Вот ты где, паразитка! – ее рука с обломанными, обгрызенными ногтями хватает меня за ногу. И я молча пытаюсь вырваться, уползти, но мама сильнее.
Всегда сильнее.
Она тянет меня и…
– Тише, – тощие мамины руки с острыми локтями смыкаются, не оставляя надежды на побег. – Это я… тише… мы дома… дома мы…
У меня нет дома.
Еще когда была жива бабушка, имелся. Я там пряталась. Жила порой неделями, но все равно с глупым упрямством возвращалась в квартиру, где когда-то была счастлива.
На что я надеялась?
На чудо?
На то, что открою дверь и окунусь в аромат корицы? Мама по субботам пекла булочки с корицей… и услышу, как она напевает, а потом увижу папины тапочки, смешные и растоптанные, которые давно пора было выбросить, но он не позволял. Говорил, что только в них ноги не мерзнут.
Ложь.
У мага ноги не мерзнут.
– Тише, – сказала темнота, меня окружавшая, и перестала быть кромешной. – Это просто сон… он прошел…
Просто?
Не просто. Они чего-то хотят… Чего? Чуда? Чтобы я вернулась и исцелила?
Маму.
Отца… Айзека и вот Малкольма, который меня держит и баюкает, и пахнет от него потерянным шоколадом…
– Спасибо, – я наконец сумела выровнять дыхание. И сердце более-менее успокоилось. – Я… ничего не говорила?
– Ничего, – солгал Малкольм. И за эту ложь я была ему благодарна.
Так мы и сидели, пока я окончательно не проснулась.
– А… мы где?
– У меня, – он разжал руки. – Извини, но тащить тебя сонную к тебе показалось несколько неразумным…
И хорошо. Я бы не проснулась сама… не сразу…
Я помню эти сны.
И страх, и острое чувство собственной беспомощности. И крик, который застревал в горле. Мамино искаженное ненавистью лицо. Шепот ее:
– Это все из-за тебя… из-за тебя он ушел… ты была плохой девочкой, и я тебя накажу…
Наверное, если бы она била меня в реальности, я бы легче справлялась со снами. Но в реальности, за редким исключением, матери было на меня глубоко плевать.
– Спасибо, – я поерзала и осмотрелась, насколько позволяла темнота.
Большая комната. Большие окна. Шторы. Темный прямоугольник на темном же полу – ковер. Смутные очертания мебели. И кровать для двоих.
Я не трепетная девица, а что репутация пострадает наверняка, то у меня ее никогда не было, такой, которую стоило бы беречь.
Я вздохнула и поинтересовалась:
– Туалет у тебя где?
– Проводить? – в темноте Малкольм улыбался. Я не видела, но ощущала его улыбку, и это было… да, классно.
– Сама справлюсь…
Я выбралась из постели.
Надеюсь, у него тут полубезумные девицы не бродят?
Во второй раз разбудили меня голоса. Приглушенные, но близкие. Узнаваемые.
– Вам повезло, – этот вот определенно был незнаком. Неприятный какой-то. Высокий, тонкий, хотя определенно мужской. – Ты сам-то понимаешь, насколько вам повезло?
– Понимаю.
Малкольм.
И вновь я не вижу его, но чувствую настроение, не слишком-то хорошее. Вину его. И раздражение, которое бывает, когда понимаешь, что собеседник в целом прав, но вот соглашаться с этой правотой не хочется совершенно.
– Почему ты никого не предупредил? Почему не взял нормальную защиту? Почему?..
– Рай!
Ага, стало быть, настал черед с брюнетиком познакомиться…
– Мне плевать на эту девицу, будь она хоть трижды магом жизни… – а голосок дрогнул, и значит, не совсем чтобы плевать. Что, еще один хронически умирающий на мою недоученную голову? Везет же… – Но ты, Малк! Ты же… ты бестолочь!
– Офелия здесь.
– Знаю.
– И как давно?
– Она уже две недели как здесь…
– Что?
А комнатка хороша. В бледно-голубых тонах, с серебром. Темные панели. Полосатые обои. Пара картин морской тематики и длинный легкий тюль, перехваченный лентами с кистями. Синий ковер. Низкие разлапистые стулья. Стол, за которым только докторскую писать, не меньше. И бумаги на этом столе… подсматривать нехорошо, но… пока эти двое заняты, я гляну.
Интереса ради.
Я сползла с кровати, размеры которой позволяли с немалым комфортом устроить небольшую оргию, и потрогала ногой пол.
Тепленький.
И вообще в комнате жарко даже…
– И ты ничего не сказал?
– Не подумал, что это важно, – раздался скрип, будто что-то волочили по полу.
Итак, стол.
Ящики заперты, а то, что лежит наверху… схемы какие-то… а вот рунная решетка, где узнаю потоковый крест… похоже, наброски амулета… а это стихи, и отнюдь не заклинание. Надо же… Малкольм и не говорил, что пишет стихи.
Учебник.
Стопка тетрадей… атлас с пометками… и вновь рисунки, на сей раз узнаваемые – это предплечье, а вот зарубки на костях цветным карандашом, сколь понимаю, переломы или их следы… Ага… вот что-то посложнее, кисть, составленная будто из кусочков… сложный перелом?
На четвертом курсе практика… вот и дневник…
– Все рассмотрели? – этот голос спугнул, и листы выпали из рук, закружились, легли на ковер. Надеюсь, Малкольм их пронумеровал.
– Нет, – спокойно ответила я.
И взгляд выдержала.
А что, смотрели на меня многие и по-разному. Кто-то с сочувствием, кто-то с недоумением, а кто-то, вроде этого брюнетика бледнорожего, откровенно презрительно.
