Я наклонилась и собрала листы.
– Любопытно?
– Любопытно, – вернув бумаги на место, я одернула короткую майку. – Тебе, как вижу, тоже?
Ага… а теперь разглядывает нарочито пристально, с этаким характерным вниманием. Ему, что ли, чего хорошего пожелать? Чувствую, с этим у меня проще, чем с чудесного рода исцелениями… И парень, похоже, что-то такое почувствовал, если вдруг отвернулся и сказал:
– Я, пожалуй, пойду…
– Иди, – разрешила я, усаживаясь в кресло. А что? Я тут в гостях, а там, помнится, просят чувствовать себя как дома… и нечего на голые колени пялиться, сама знаю, что ноги у меня хороши.
Домой я возвращалась в смятенном состоянии духа. Вроде бы мы с Малкольмом и не поссорились, но… он молчал.
Молчала и я.
Привет.
Пока.
Потом увидимся всенепременно. Удачи, и вообще… Не оставляло ощущение неправильности происходящего, но что с ним делать, я не имела понятия. А потому не делала ничего.
Собраться.
Добежать до клиники. И уже там, в тишине, наступившей после утреннего обхода, хорошенько подумать над случившимся.
Во-первых, брюнет не выглядел удивленным. То есть не мною, но самим фактом нападения… и стало быть, случалось раньше?
Или это я фантазирую?
Во-вторых, поездку мы не планировали. Я о ней никому не говорила, а Малкольм… он мог бы, хотя, полагаю, разговаривает он только со своими. И что получается?
Ничего хорошего…
Или…
Нас могли заметить в городе. Мы пару часов прогуливались по центру. И кто бы ни приготовил сюрприз, он успел бы доставить его в парк. И тогда понятно, почему ждали нас на обратном пути. Насколько я помню, возвращаясь к машине, мы так или иначе парк пересекли бы…
В-третьих, Офелия… первая горячая любовь и первое же разочарование, причем не только Малкольма. Спорю, брюнетику эта особа тоже серпом по яйцам прошлась. И Айзек… и такое возвращение… святая ее уверенность, что они с Айзеком всенепременно поженятся.
Было в этой уверенности что-то донельзя противоестественное.
Зачаровать сирену?
А та, в свою очередь…
Я поковырялась в ухе и, поняв, что в ближайшее время озарение мне не грозит, принялась за работу. Заполнить больничные карты. Сделать выписки.
Разложить лекарства.
Разнести по палатам. Выслушать жалобы, когда на здоровье, когда на погоду, а когда и просто так… на госпиталь, жизнь и звезды, вставшие раком, иначе отчего эта жизнь столь глубоко погана? Философский вопрос, сама бы хотела ответ получить.
Бабуля объявилась ближе к ночи. Мое дежурство в принципе заканчивалось в полдень, но как раз доставили женщину с обширным ожогом, и мастер Варнелия предложила остаться. Лечение ожогов – дело сложное, кропотливое, и я согласилась.
Потом был парень с топором, застрявшим в голени… и да, понимаю, что такое настоящее невезение.
Ребенок, собакой укушенный, причем, вероятно, бешеной… правда, ничего такого я не разглядела, хотя искренне пыталась. И мастер сказала, что ребенку несказанно повезло, но все равно записала на курс вакцинации…
К вечеру все посторонние мысли вымело напрочь. Помнится, я добрела до ординаторской, где и рухнула на диванчик. И сидела, глядя в стену… Последнюю четверку – идиотов, решивших, что если артефакт старый, то и разряженный, – только перевезли в постоперационную. Мастер отработала троих, а последний… шансы у него были невелики. Я знала, что могу помочь.
Я хотела.
Я…
Не сумела.
Дар, который якобы был во мне, вдруг замер, застыл, словно треклятый камень под сердцем. Ни сдвинуть, ни… я звала, умоляла, требовала. Я представляла, как сила уходит из меня к этому бедолаге, у которого половина головы превратилась в месиво, и…
Пустота.
– Бывает, – сказала мастер, отпуская остановившееся сердце. – Мы не всемогущи.
Да?
А недавно мне говорили обратное. Лгали, выходит?
Я закрыла лицо руками и сидела, сидела… я так хотела, чтобы этот человек жил, чтобы… А вместо этого просто наблюдала, как он умирает… Проклятье!
– Я же говорила, девочка, что не стоит переоценивать свои силы, – этот голос заставил очнуться.
Бабуля.
Откуда взялась?
Пришла, очевидно. И вряд ли для того, чтобы заключить нелюбимую внучку в теплые объятия.
– Уходите, – я была не в настроении для вежливых бесед.
– Деточка, тебя не учили, что говорить в подобном тоне по меньшей мере неприемлемо? – она щелкнула пальцами, и в комнате стало тихо.
Надо же, а я прежде и не замечала этих звуков: рокот воды в трубах, чьи-то шаги за стеной, голоса, когда громкие, а когда на грани слышимости. Ругань и смех. Дребезжание тележки, на которой развозили ужин. Песня заунывная…
В этой тишине же было слышно собственное мое дыхание, частое, поверхностное.
– Возьми, – бабуля протянула платок.
– Спасибо, обойдусь, – я вытерла глаза рукавом. А что, мы дикие, манерам не обученные, такими и останемся… а вот брать платок у человека, который определенно знает, что отрава бывает разною… Нет, воздержусь.
– Ты меня боишься.
– Опасаюсь, – не стала спорить я.
А ведь красива.
Этакой элегантной красотой, для которой время – лишь приправа. Подумаешь, слегка заострились черты лица или поплыла линия подбородка. А пара морщин, право слово, такая мелочь…
Темные волосы.
Темные глаза.
Темно-зеленый шерстяной костюм. Из украшений – тоненькая цепочка…
– Что вам от меня надо? – я чувствовала себя… жалкой? Да, отчасти. А еще чужой. Я пыталась найти в себе хоть какие-то родственные чувства, любовь ли, ненависть, а вместо этого… пустота.
Вот умерший парень – это было важно. А эта… придет и уйдет.
– Что ты наговорила Мелиссе?
А… значит, дело в моей бедолажной сестрице, у которой не хватило мозгов держать мои откровения при себе? Ладно бы с мамулей переговорила, но к старухе зачем лезть?
Или это не она?
Дражайшая мачеха обеспокоилась? Поздновато, да, но…
– Деточка, – платок не спешил убраться в сумку. – Ты не осознаешь, куда лезешь… если ты рассчитываешь…
– Я рассчитываю, что вижу вас в первый и последний раз, – нос чесался, и я его почесала, чем заслужила неодобрительный взгляд. – И Амелию… и Мелиссу… мне с вами делить нечего. А что вы там наворотили… вам воздалось и воздастся. Свыше. Правда…
Я склонила голову набок.
