– Распад личности начался. Боюсь, – она отвела взгляд, – мальчик не способен вернуться… Хорошо, если он сможет самостоятельно двигаться, возможно, со временем научится есть и одеваться, и… и мне жаль.
Мне тоже.
Он был… нет, не другом, я не знала, появятся у меня когда-нибудь друзья или нет. Более того, я не была уверена, что хочу, чтобы они появились. Я не привыкла отвечать за кого-то, кроме себя, но…
Марек.
Он первым подсел ко мне.
Заговорил.
Провел по территории. С ним было легко, временами – весело. Он не требовал ничего, кроме коротких историй о моем мире, а помогал… и я ведь знала, что он ненавидит Айзека, только не понимала, куда способна завести эта ненависть.
Слабое оправдание.
– Не бери в голову, девочка, – Варнелия погладила меня по щеке. – Каждый сам делает выбор…
Я знаю.
Только почему-то на душе от этого знания не легче.
– Пей вот…
От тягучего отвара, который имел темно-лиловый цвет, стало спокойно, безразлично. Я легла и лежала, долго лежала, глядя в потолок.
Был допрос, но какой-то… поверхностный?
Кто? Как? Почему? Я отвечала на вопросы откровенно, а молодой маг в сером костюме кривился, будто не по душе ему была эта откровенность. Или я сама? Впрочем, это меня тоже не волновало.
В какой-то момент я уснула.
Проснулась.
Поела.
И вновь легла… надо будет спросить Варнелию, чего она намешала, если мне настолько все равно. Отпустило уже ночью.
Я проснулась от толчка.
Внутреннего.
Встала.
Нашарила тапочки.
Накинула на плечи плед, поскольку в палате было довольно-таки прохладно. Надо будет Малкольму спасибо сказать, плед явно он принес… и дальше что? В туалет? Или? Сперва в туалет.
Темнота.
Тишина.
И такое нехорошее чувство, что это уже было… тревога? И тревога в том числе, холодный ком в желудке и мурашки по спине. Сердце екает, но вместе с тем я иду…
Куда?
Ниже.
Второй этаж.
Первый.
Приемный покой… а вот и коридор в палаты особого режима… и меня тянет в первую. Похоже, встряска пошла на пользу треклятому моему дару, который решил ради этакого случая очнуться и совершить доброе дело. Мне ли мешать… надеюсь только, что меня не остановят… или…
Я закрыла глаза, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.
Трое.
Двое бодрствуют, а третий… месиво разноцветных линий… и ему надо помочь. Причем необходимость этой помощи столь явна, что мне даже удивительно, как прочие не видят этой неправильности. Почему они держатся в стороне?
Почему не поделятся силой?
Их – темно-красная, вязкая, что вишневое варенье. Именно такая и нужна, но… нити, что протянулись между этими двумя и пациентом слишком тонки и зыбки.
Ему больше надо.
Много больше.
У него дыра в груди, и сила уходит туда, но вместо того чтобы наполнить, склеить вязкостью своей стенки треснувшего сосуда, она вытекает, лишь расширяя трещины.
Плохо.
Очень-очень плохо… но чуется, эти двое не дадут мне помочь, а потому… дар точно знал, что делать. Поймать вишневые нити и приказать им… подчиняться.
Я не причиню вреда.
Сон.
Здоровый сон всем идет на пользу.
И когда жизненные параметры изменились – до последнего не верила, что получится, – я толкнула дверь. В палате остро пахло больницей. Нет, этот запах – аптеки, крови и хлора – в той или иной степени присутствовал везде в клинике, но здесь он был особенно концентрирован, даже неприятен.
Я потерла кончик носа, пытаясь справиться с желанием чихнуть.
Получилось.
Осмотреться… дар настойчиво тянул к высокой кровати, над которой раскрылись паучьи лапы стабилизаторов. С них свисали нити шелковой паутины, где то тут, то там вспыхивали драгоценные камни амулетов. Почти красиво…
Двое спали.
Один на стуле прикорнул, перекосился, опираясь плечом на спинку. Второй вообще на столе вытянулся, скинув на пол полдюжины разноцветных фишек. Играли? Похоже на то… и плевать, что парень почти умер.
Малкольм говорил, что брюнетику тоже досталось, но… я не знала насколько.
Он лежал на животе.
И обожженная спина была обнажена.
Черные подпалины. Красное мясо. Трещины, заполненные сукровицей. И бляшки гнойников, которых здесь не должно было быть.
Тяжелое дыхание.
Резкий запах гниющей плоти…
Хорошо, что мастера здесь нет. И странно. Она бы не оставила подобного пациента надолго, во всяком случае по своей воле.
Я шагнула к кровати.
Стальные трубки выступали из ее изголовья и, изгибаясь, входили в тело, пробивали кожу, раскрывались кистями игл, пронизывавших все тело. Оно держалось на этой стальной решетке, наполненной силой и фильтрующим раствором.
Рай дышал.
Пока еще дышал.
Тяжело. С трудом и с помощью стальных трубок же. Его легкие медленно наполнялись водой, и скоро он захлебнется…
Если раньше не уйдет от острого сепсиса.
Кровь его стала тягучей, и сердце не справлялось с ней, как не справлялась и печень. Почки почти уже отказали… И мой дар, он не просто кричал, он требовал помочь ему, он рвался потоком, и я, вздохнув, послушно коснулась горячей ладони.
Не уверена, что смогу сделать хоть что-то, но…
Он будет жить.
Пожалуйста.
Он должен… он будет жить… Моя сила лилась прохладным потоком. Она вплеталась в вишнево-белую сеть, выравнивая ее. Вот полыхнули синим светом почки, очищаясь от яда, выправилась печень… То, что происходило на моих глазах, было невозможно.
Невероятно.
Алогично.
И вообще противоречило всему, что я знала, но оно происходило.
Кишечник.
И кровь.
Поврежденный костный мозг, решивший, что избыток лейкоцитов – это именно то, что сейчас нужно… И глубокие разрывы мягких тканей. Очаги сепсиса. И точечные некрозы… Восстановление чувствительности нервных окончаний.
Сращивание.
Наращивание… Изменения происходили сами собой, я была лишь наблюдателем и, видят боги, благодарна была за подобную роль. Сама бы не справилась.
При всем моем желании…
Легкие.
