Нет, наверное, его тоже можно понять, но…
Ладно.
С рыжим мы что-нибудь придумаем.
Знать бы, что именно.
Глава 37
Реферат я написала сама. Всего-то сутки в библиотеке, благо там меня знали и относились не в пример спокойнее, нежели мастера. Да и мне там нравилось.
Тишина.
Стеллажи с книгами. Особый запах бумаги и пыли, хотя убирались здесь весьма и весьма тщательно, но запах все равно сохранялся. Уединение и какое-то непередаваемое словами ощущение покоя. Я устроилась за пятнадцатым столом. Если первые четырнадцать располагались в центральном зале, выстроившись в две линии, то пятнадцатый скрывался в махоньком закутке между секциями Эйр-один и Таль-три. Он примыкал вплотную к окну и на первый взгляд казался продолжением подоконника.
На второй, впрочем, тоже.
Правда, этот подоконник в отличие от того, что остался в моей комнате, не сквозил и не пропускал воду, а потому работать за ним было вполне себе комфортно.
Лампа.
Ящики со всякого рода нужными мелочами вроде листов бумаги, карандашей и ручек. Ластики и дырокол. Скрепки. Разноцветные плетеные закладочки и прочие канцелярские радости, которые здесь просто были и не являлись подучетным материалом.
Пять книг и две брошюры.
Лист линованной бумаги – рефераты полагалось писать от руки, в чем имелся определенный смысл, но я, говоря по правде, от этого несколько отвыкла. И, отложив ручку, просто забралась на подоконник.
Снова дождь.
И снег.
И…
– Офелия, надо же, какая встреча… – прозвучало это совсем рядом.
Нет, что за везение.
Или невезение?
Главное, не понять, что делать. Притвориться, что меня здесь нет, или покашливанием дать понять, что, наоборот, я очень даже здесь.
– Ты за мной следишь?
Этот голос вместо варенья на хлеб намазывать можно. Меня аж перекосило от сладости.
– Присматриваю…
– Рай, душка моя… я все прекрасно помню и не собираюсь нарушать договор. Если, конечно, ты… сам хочешь его соблюсти.
Я поерзала, устраиваясь поудобней. Книжечку в руки взяла, кажется, посвященную влиянию ароматов на течение легочных болезней. Редкостный бред, скажу я вам, но упомянуть стоило.
– Слышала, ты отделался от этой блаженной дурочки, навязанной тебе в невесты…
– Не думаешь же, что от любви к тебе?
– Ты разбиваешь мне сердце.
А теперь в ход пошел пафос. Жаль, попкорна под рукой нет. Я прямо-таки вижу эту сцену. Брутальный и холодный он и этакая трепетная дева, прижимающая руки к пышной груди. И оная грудь колышется исключительно от волнения. И чем сильнее колышется, тем мощнее прорастает любовь в суровом мужском сердце. Я прикусила пальцы, чтобы не захихикать.
– С чего вдруг? – то ли грудь колыхалась недостаточно, то ли Рай в принципе обладал иммунитетом к подобного рода действиям, но голос его по-прежнему был холоден. – Мы оба знаем, что сердца у тебя нет.
Здесь я могла бы поспорить. Сердце, аки мышечный орган, имелось у всех особей рода человеческого, но вот выполняло оно сугубо утилитарные функции.
– Рай, ты мог бы и подыграть… с Айзеком неладно.
– Ты знала.
– Знала, но… вчера он меня ударил.
Опа, а это что-то новенькое…
– Не преувеличивай, – а девушке не поверили.
– Я хочу уехать.
– Нет.
– Рай!
– Ты дала согласие. Сама… и была рада… и аванс получила.
– Верну.
– Поздно…
– Рай, ты не можешь…
Да уж, любовный роман получил весьма неожиданный поворот.
– Я многое могу, дорогая моя. К примеру, отправить тебя на окраину королевства. Куда-нибудь в Киддиш-Ах, где тихо, тепло и тоскливо… нет, там есть, конечно, люди, но не сказать, чтобы подходящее общество для такой роковой красавицы…
– Издеваешься?
– Предупреждаю… ты играешь роль до конца, или… – Рай замолчал, позволяя додумать. А потом тихо поинтересовался: – Что случилось на самом деле?
– Айзек…
– Не начинай. Если бы он тебя действительно ударил, ты бы не в библиотеке была, а в клинике, где твое хорошенькое личико собирали бы по частям. Так что не надо…
– Он… он странный… он замолкает и молчит, молчит… потом вдруг начинает смеяться. Вчера спросил, кто я такая… а я… понимаешь, я смотрела на него и понимала, что на самом деле его люблю, – это было сказано с таким удивлением, что я подалась вперед, едва не задев стопку книг. – Рай, все это мило и интересно, но… вы мне всегда были симпатичны… и ты, и твой приятель… Айзек… но чтобы всерьез влюбиться… я не думаю, что вообще способна на такое!
Какое милое признание.
А мне хотелось бы знать, если меня обнаружат, то сразу шею свернут или погодят слегка?
– А вчера… я смотрела и думала, что умру за него… если он попросит, вот прямо на месте возьму и умру. Потом, правда, отпустило…
– И ты испугалась?
А то… я бы тоже испугалась. Прекрасно понимаю Офелию. Мне вот подобная самоотверженность тоже несвойственна, и если бы вдруг взыграло во мне желание немедля душу за кого-то отдать с телом вкупе, я бы… я бы к психиатру обратилась.
Должны же здесь психиатры быть.
– Естественно, я испугалась… а он еще смотрит так, будто знает все, и спрашивает, мол, не хочешь ли на крышу прогуляться. Там закаты диво до чего хороши… закаты… ему всегда было наплевать и на закаты, и на рассветы, и на прочую дребедень романтическую, а тут…
– Успокойся.
– Ты обещал защиту!
– Обещал, значит, защищу…
– Нет! – взвизгнула Офелия. – Я не хочу… я… жизнь дороже… послушай, если надо, я снова выйду замуж… за кого скажете, за того и выйду. Хромой… косой… садист… но я хочу жить! А если останусь рядом с ним, то… я знаю, что умру! Неужели ты настолько меня ненавидишь?
Мне было тоже интересно.
– Я не ненавижу… просто… есть кое-что важнее моих желаний.
И ее, надо полагать.
Долг перед родом и прочая хрень, которая заставляет людей совершать поступки, противоречащие здравому смыслу и инстинкту самосохранения.
– Плевать, я…
– Офелия…
– Нет, пропусти и…
– Уже поздно, Офелия. Я вижу метку…
Рыдающая Офелия обнаружилась за библиотекой. Она устроилась на лавочке, по весне утопавшей в зелени и цвету. Ныне ни зелени, ни цвета не осталось, одни лишь темные палки, ощетинившиеся изрядной длины колючками.
