Хихиканье стало громче. А потом Вальская, завизжав, бросилась на меня…
Мое существование противно логике мира. Не будь меня, все бы сложилось иначе.
Короткий роман.
И расставание.
Мама бы нашла другого, не успела бы прикипеть сердцем. И отец вернулся бы к семье, к Мелиссе, и не было бы отравляющего разум зелья, а я…
Пальцы вцепились в волосы, и я позволила ей оседлать себя. Я не дура, я понимаю, к чему все… у Вальской отец пусть и не так богат, как Оленькин, но тоже в городе человек известный. Трону ее пальцем…
Она кричала.
И пыталась выцарапать мне глаза.
И…
Я душила свою ярость. Я заталкивала ее в глубь себя, вместе с раздражением и ненавистью, я запрещала себе отвечать и…
И оказывается, это никуда не исчезло.
Я по-прежнему их ненавидела.
Всех.
Директрису.
Завуча, которая разбирала инцидент и тоже ненавидела меня за то, что приходится изворачиваться. Евгешкин ведь все записал, как ему и велели. И видео в Сеть слил… и вытащить, затереть его уже не получилось. Сеть ведь место такое…
В душе кипело.
Хотелось высказать все…
– Очень неприятно осознавать, что…
Им всем хотелось выставить виноватой меня. И если бы я ответила, как им хотелось, чтобы я ответила, тем более что смирение мне обычно было несвойственно. А расследование началось, потому как слишком уж громкий выхлоп получился с той истории.
Затаенного гнева хватило, чтобы тоска занялась.
И горела ярко.
Дым заполнял пустоту и глаза резал, будто настоящий. А я… я была там, в тесном кабинетике, выслушивая сбивчивы извинения…
Мне подарили куртку.
Сапоги. И еще розовую сумочку со стразами. Вальская, обняв, чмокнула в щечку. Как ее не стошнило? А Евгешкин ушел из школы. Поговаривали, не просто так, что-то там было, с марками да колесами связанное, но я не вникала…
Гори-гори ясно,
Чтобы все погасло,
Чтобы…
Земля далека, а небо твердое. И если приклеить к нему крылья, то выдержит всенепременно. Разве мне никогда не хотелось летать?
Изыди.
Дышать.
Нельзя забывать дышать.
Медицинская энциклопедия бабушки, которую меня дернуло в школу притащить. Уж не знаю зачем, но ее отобрали и разодрали на листы, а классная лишь пожала плечами: мол, книга старая, стоит ли поднимать шум.
Ненавижу.
Листки кружатся.
Надо поймать их все. Я докажу… я сумею… я…
Есть.
Существую и… и небо твердое, крылья прилипнут. Надо лишь решиться.
Сволочи кругом.
И незачем жить… незачем… надо… запуталась совершенно. И листки кружатся, если не соберу, не вернусь в разум. А оно мне нужно?..
Я почти решилась.
Или потянулась за листком? Не знаю. Не помню. Просто в какой-то момент наваждение схлынуло, а я обнаружила себя лежащей в луже. Саднили локти, ныл затылок. И было мокро, неудобно.
Противно.
А Малкольм еще пощечину отвесил.
– Гад, – сказала я, вытирая кровь. Крови было как-то слишком уж много для разбитой губы. И текла она не из губы, а из носа. Хорошо так текла, алой лаковой водицей. Я только и могла, что слизывать, слизывать… и в голове вертелось, что выгляжу я еще более жалкой, нежели обычно.
Глава 39
И снова клиника.
Палата.
Нет, точно под себя забронирую и вещи перенесу. Вот прямо сейчас Малкольма отправлю, благо он чувствует себя виноватым. В глаза смотреть стесняется, будто не он еще не так давно доказывал мне, что творог надлежит есть исключительно в сыром виде, смешав с куриными яйцами и свежей черникой.
Бред какой.
И сальмонеллез вкупе с разгулявшейся кишечной палочкой. Я пыталась его убедить в этом, и, кажется, на полном серьезе… и теперь, оглядываясь, понимаю, насколько ненормальна была та наша псевдокулинарная беседа.
– Пить хочу, – сказала я, когда Малкольм водрузил меня на кровать.
А крепкий он.
На руках донес и не запыхался. Вот и сейчас кивнул коротко и подал воды. А еще полотенце. Правильно, с меня течет вон, мало что не ручьями. Грязными такими. И одежда моя промокла. И вообще…
– Спасибо.
– Извини, я… не знал, что делать.
– Да ладно. – Я потрогала губу. Зубы целы, что уже хорошо. А губа… это мелочь. Заживет через день-другой.
– Я никогда не бил женщин.
– Ну… когда-то же надо начинать…
Малкольм вспыхнул. А я себя пнула. Мысленно.
– Шутка это… я бы тоже себя ударила. И не факт, что не камнем по макушке…
Он набросил полотенце мне на волосы. Заботливый, и… и, пожалуй, я хочу ему помочь. Искренне хочу, но дар мой снова спит блаженным сном. А мне от этого выть хочется, потому как вижу, насколько быстро разрастается то пятнышко. Вдвое увеличилось, а ведь времени прошло всего ничего. И если оно дальше так расти будет, я просто-напросто не успею.
Я не жалела его.
Такие, как Малкольм… жалость не для них.
Я просто его обняла и уткнулась носом в холодную шею. Я тоже замерзла и вымокла, и вообще уютно, когда вот так… он стоит и перебирает грязные пряди. Дыхание его теплое щекочет щеку. А тяжелая рука легонько касается моих плеч.
И так вдруг спокойно становится.
Неважно, что там будет дальше… и что было раньше. Время уходит. Есть лишь здесь.
Сейчас.
Для нас обоих.
Скрипнула дверь, обрывая чудо. И я моргнула, а Малкольм отстранился. Сволочи.
– Прошу прощения, если помешал, – санор Альгер выглядел взъерошенным, как еж после купания. – Но ситуация… специфическая. Надеюсь, вы понимаете. Малкольм, оставь нас.
– Нет, – рыжий взял меня за руку и насупился.
– Малкольм…
– А то я не знаю, что вы спрашивать станете. Или вот она не расскажет… или… Рай, когда в себя придет. Давно он на вас работает? В смысле, действительно работает…
– Лет пять уже, – санор Альгер вошел бочком.
– Почему только он?
– Характер, дорогой мой мальчик… или думаешь, что мы всех гребем? – он развернул стул к кровати. – Ты вот не подходишь…
А рыжий обиделся.
Нет, оно понятно, что мало приятного, когда тебя признают негодным, пусть и к службе на специфического характера Контору. Но я мысленно с санором согласилась: не тот у рыжего характер, чтобы в разведчиков играть.
