Малкольм.
Раймонд… бездельнички из богатых, но не сказать чтоб вовсе пропащие. Один талантливый целитель, другой – деструктор редкого дара. Небось в Ирхате, документы на перевод оформляя, не раз и не два слезу пускали… кому охота лишать себя этакого подарочка.
Только вот…
Ректор двумя пальцами подхватил тающего единорога и перенес в цветочную кадку. Пусть уж пользу приносит, раз так вышло…
А с мальчиками неладно.
Определенно.
И надобно, надобно будет завтра в гости прогуляться.
Глава 40
Этот дом знавал иные времена.
Дрожание свечей и гул пламени в каминах. Всенепременные сквозняки, без которых не способно было обойтись ни одно мало-мальски древнее строение. Торжественная тишина библиотеки. И суета подчердачного этажа, где ютились слуги.
Младшие горничные.
Старшие.
Камеристки и экономка. Лакеи и важный распорядитель, главным достоинством которого, помимо роскошных баков, была верность что дому, что семейству. Кухонные рабочие и те, кого даже на кухню пускали лишь в праздничные дни.
Гувернеры и гувернантки, которые уже не слуги, но еще и не господа. Бедные родственники и приживалки. Воспитанницы. Компаньонки…
Хозяева, бывшие сердцем его и частью каменной плоти, пусть и не способна она ожить.
Дом помнил.
И трепетно хранил память картинной галереей, где запечатлели всех, кого сочли достойным… были даже младенчики, которым боги не судили жизни, но…
Родовое древо расцветало из пера сказочной птицы.
И женщина в строгом черном платье, пожалуй, несколько вышедшем из моды, разглядывала это перо пристально, будто пытаясь обнаружить в потускневшей позолоте что-то…
Особое?
Тайное?
– Госпожа… – ее камеристка, а заодно уж и горничная – она давно уже сократила штат прислуги, благо предлог имелся, – поклонилась. – Чай накрыт…
– Иди…
Взмах руки. И широкий рукав опадает, ложится тяжелой волной, обнажая морщинистое запястье. Нить жемчуга лишь подчеркивала желтизну кожи.
– Госпожа?
– Можешь быть свободна… только проследи, чтобы грелка на месте была. А то в прошлый раз пришлось спускаться…
В доме имелся лифт. Все же она была не настолько безумна, чтобы не позволить современным удобствам облегчить собственную жизнь. А ноги ныли, особенно к вечеру или вот в такую зимнюю погоду… ветра ныне совсем расшалились.
Бессовестные.
И задувают… в лаборатории вовсе находиться невозможно, хотя еще прошлым годом она установила современные батареи, а вот, поди ж ты, не справляются.
– И передай Керенцу, что если кто будет спрашивать, то меня нет…
Никто не будет.
Кому она нужна?
Кому интересна? Осколок некогда великого рода, а теперь вот…
Она коснулась-таки пера, не рисованного, а вышитого золотой нитью. По семейной легенде, сделала это как раз Аугуста Золотое Перо, получив от благодарного короля во спасение титул и земли…
Снова пора на реставрацию отдавать.
И не первый раз, и даже не десятый, а потому вряд ли осталась здесь хоть нить от того, древнего рукоделия…
Кинкейд Благородный…
Безземельный рыцарь – королевской фаворитке не так просто найти достойного супруга… и трое детей, среди которых особым правом наделен старший.
Древо жизни разворачивалось и разрасталось, оплеталось именами и фигурами, знаменовавшими связи… и где они теперь? Где все те, кто кровью и браком некогда клялся в вечной любви?
Пыль.
Да, пыли много, надобно сказать, чтобы вновь уборку затеяли. Придется приглашать людей… она ненавидела посторонних людей в доме своем, но…
Подхватив юбки, женщина поднялась на второй этаж.
Столик у окна.
Кресло-качалка. Забытая книга. Камин и плед… только кошки и не хватает. Боги, до чего она докатилась? А ведь мыслилось, что все-то у нее сложится иначе…
Одиночество не мешало.
Попривыкла, и вообще… вот только ноги болели сильнее обычного.
Она сама налила себе чаю и чашку взяла. И глаза прикрыла, не желая видеть ни огня, ни льда, узоры которого расползались по стеклу.
– Матушка… – этот голос вывел из полудремы, в которой она, сама того не замечая, проводила все больше и больше времени.
– Я же просила говорить, что меня нет, – брюзгливо сказала женщина и смахнула капли пролитого чая с юбки. На жемчуг тоже попало.
Прежде жемчуг восстанавливали в крови или вот в желудках свежезабитых кур, но она нашла иной способ, куда менее травмирующий камни.
Патент приносит доход, как и другие, но… деньги на самом деле такая безделица.
– Я знаю тебя лучше, чем кто-либо, – ее умершая надежда скинул плед с кресла. – Тебе больше некуда идти.
Горько.
И правда. Только от правдивости горечи меньше не становится.
– Что-то случилось, дорогой? – чай в зачарованном чайнике не остыл, но настоялся, и во вкусе появилась характерная кислинка.
Все-таки она не любит чай, но пьет, поддерживая еще родителями заведенную традицию.
Какой в этом смысл?
Какой вообще смысл во всем?..
– Мой знакомый сказал, что ты привлекла внимание Конторы, матушка, – из рукава Никхарта появилась склянка, крохотная, на четверть унции.
Синее стекло.
Залитое сургучом горлышко. И… ее сын… неужели он и вправду… и Контора хороша, кто бы мог подумать, что там такие чистоплюи сидят.
– Мне сообщили крайне неприятную информацию, – он отер склянку платком и, взяв за тонкое горлышко – чуть сожми и треснет, – протянул ей. – Мне было печально слышать такое…
– Мне жаль.
– Матушка, – он оказался рядом, приобнял, как когда-то…
А ведь она всерьез надеялась, что зелье спасет… вернет ее мальчика, который вдруг перестал принадлежать ей одной. Аделия… Амелия – пустышка, она никогда не занимала много места в его жизни, равно как и в сердце.
А та, другая…
Всего отняла.
– Ты ведь понимаешь, что мы не можем позволить себе подобных обвинений, скандала… Не сейчас, когда Мелиссе предложили отличную партию.
Он вложил флакон в ее ладонь.
– Матушка, я одного не пойму… как ты могла позволить себе быть настолько неосторожной? Это недопустимо…
Сургуч треснул.
Запах тонкий, миндальный… ласковый сон, капли которого хватит, чтобы излечить самое сильное душевное расстройство, погрузив сознание в сладкую дрему. Две – чтобы избавить от боли и страха… прежде вытяжку корней варреры использовали в больницах…
