Самое странное в этой истории – это то, что она произошла на самом деле. Погуглите «Нонгкавусе», и вы увидите тревожное лицо той самой девушки, которая в 1856 году привела народ коса в буквальном смысле к самоубийству. Эта катастрофа до сих пор окутана ореолом тайн и вопросов, самый важный из которых – «Почему?». Хотя, наверное, этот вопрос всегда самый важный.
Если взглянуть сквозь века через призму политической истории, можно увидеть множество подобных событий по всему миру. Эти события объединены рядом общих черт: намеренная слепота общества, замаскированная под религиозное рвение. НЕНАВИСТЬ, уже существовавшая на определенном уровне, ИСПОЛЬЗУЕТСЯ КАК ОРУЖИЕ. И, РАЗУМЕЕТСЯ, ИСТИННЫЙ ДВИГАТЕЛЬ ВСЕХ ЭТИХ СОБЫТИЙ – ТОТ, КТО ИЗВЛЕКАЕТ ИЗ ПОДОБНОЙ СИТУАЦИИ ВЫГОДУ В ВИДЕ ВЛАСТИ ИЛИ ДЕНЕГ или того и другого. В случае с массовым забоем скота, спровоцированным пророчеством Нонгкавусе, правительство ответило на голод «программой вербовки», в рамках которой голодающим людям предлагали продаться в рабство. В случае с американскими салемскими ведьмами – богатые соседи отняли землю у пожилых женщин, которых подвергли пыткам и убили. Если же говорить о пандемии СПИДа, то ее усугубило такое сочетание факторов, как борьба за власть, конкуренция фармацевтических компаний, религиозный консерватизм, расизм, гомофобия, невежество и упрямое безразличие. Если вы ищете короткую, но цепляющую книгу о том, как началась эпидемия, прочтите «А оркестр продолжал играть» Рэнди Шилтса. Ее название – это отсылка к оркестру, игравшему на борту «Титаника», который затонул вместе с большей частью своих пассажиров.
Не мне судить жителей ЮАР и других стран, которые предпочли так долго отрицать суровую реальность СПИДа: я сам был одним из них. Когда умирала моя мать, я всеми силами противился мысли о том, что у нее ВИЧ, пока меня в буквальном смысле не ткнули носом в действительность. Но даже после этого я отказывался делать очевидные выводы из ухудшения самочувствия моего отца. Я знал, что он периодически ложится в больницу, сам не раз отвозил его туда, но убеждал себя: «Что тут такого? Все люди болеют». Выйдя из больницы, он возвращался к работе. Я учился, и все мои мысли были заняты образованием.
Спустя год после моего «восхождения в горы» я получил квартиру рядом с Университетом Претории. Все выходные я проводил с дедом, и в течение недели то и дело заглядывал к нему на обед, на ужин или просто проведать. Мне наконец разрешили пригласить девушку на ужин. Когда мы сели за стол, Старик сказал: «Ну что, юная леди, вы уже сделали предложение моему внуку?» Похоже, это была его коронная шутка – он любил ее повторять, и его немало веселило выражение лиц присутствующих.
Мне нравилось, что наши с дедом отношения стали проще, но его возраст давал о себе знать. Он неукоснительно следовал ежедневному распорядку: рано просыпался, гулял и делал зарядку, завтракал, читал газеты. Но теперь, вместо того чтобы отправиться к себе в кабинет, он садился в гостиной и частенько просто дремал. Ему нравилось, когда за обеденным столом собирались гости, а после обеда он, как правило, смотрел по телевизору канал National Geographic или спортивные передачи, пока не приходило время вечернего чаепития, на которое часто приглашались гости. Иногда он выступал на публике, но теперь эти выступления изматывали его, к чему я оказался не готов. По правде говоря, его здоровье волновало меня куда больше, чем здоровье отца. Они с дедом периодически встречались, но Старик никогда не высказывал мне своих опасений. Хотя я помню, как однажды, когда мы сидели за столом, он вдруг рассказал мне о том, как умер его отец.
– Мне было девять лет. Отец проводил с каждой из своих жен по неделе: четыре жены – четыре недели; так что к нам он приходил раз в месяц. А в тот день он пришел к моей матери вне «расписания». Вернувшись домой, я увидел его в ужасном состоянии – он все кашлял, кашлял, кашлял. Отец пробыл с нами несколько дней. Потом пришла его младшая жена, чтобы помочь моей матери ухаживать за ним. Однажды вечером он попросил принести свою трубку, а мать не хотела ему ее давать. Она сказала: «Нет. У него, скорее всего, какая-то болезнь легких. Курить ему нельзя». Думаю, она была права, но отец не обращался к врачу – он к этому не привык. Он все просил и просил свою трубку, даже кричал: «Принесите мою трубку!» Никто в доме не спал – его состояние все ухудшалось. Наконец младшая жена набила трубку табаком и принесла ему. Закурив, он успокоился. Потом покурил еще немного. Так и умер – с зажженной трубкой в руках. Я помню этот запах табака в воздухе.
Я слушал его и не понимал, зачем он вдруг решил мне об этом рассказать. Тогда я не придал этому особого значения – Старик постоянно рассказывал истории.
– Когда умер мой отец, – сказал он, – я не был готов к такому горю.
– Да разве ты мог быть готовым, дед? Ведь ты был еще совсем мальчишкой!
– Даже повзрослев, я искал его внутри себя.
Я посмотрел на часы:
– Дед, мне пора в университет.
– Да-да, хорошо. – Он встал, чтобы проводить меня до двери. – Я очень горжусь тобой, Ндаба. И твой отец тоже тобой очень гордится.
Уже на полпути к машине я обернулся и крикнул ему «Пока!». У меня были свои дела – меня ждали люди, экзамены, каникулы. Я жил насыщенной жизнью студента, который, наконец, нашел свой путь и летел к цели на всех парах. Время шло, и я стал замечать, что отец начал терять в весе. Его худоба приобрела болезненный вид, а я продолжал твердить себе, что это нормально. Он все повторял:
– Я в порядке, не переживай, все будет хорошо.
В декабре 2004 года отца положили в больницу, и тогда стало ясно, что добром это не кончится. Мандле наконец надоело мое нежелание принимать действительность.
– У отца СПИД, – прямо сказал он. – Это он заразил твою мать. Как еще, по-твоему, она могла его подцепить?
Я не мог поверить, что стою в коридоре той самой больницы и отчаянно сглатываю тот же ком в горле, что ощущал, когда два года назад врач сообщил мне о болезни матери. Я не был готов к этому ни тогда, ни теперь и был совершенно раздавлен. Я был зол – на людей за то, что они скрывали от меня правду; на себя самого, что не догадался. Мне хватало мозгов, чтобы сделать выводы, – я просто не хотел в это верить. Я ПРЕДПОЧЕЛ СЛЕПОТУ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ОН УМЕР. Я НЕ БЫЛ ГОТОВ СНОВА ПОГРУЗИТЬСЯ В ЭТО МОРЕ СКОРБИ.
Но самое главное – я не был готов снова жить во лжи. Я знал, что специалисты по коммуникациям снова насядут на нас, заставляя говорить заученные фразы, требуя от общественности оставить нас в покое в эту минуту скорби, отметая грязные слухи. К черту их всех! Меня беспокоили только Мбусо и Андиле. Им тогда было двенадцать и девять. Пока отец умирал, я сделал еще одно тяжелое открытие: тетя Маки уже давно знала о том, что у отца ВИЧ, и предпочла не говорить об этом остальным членам семьи. Я ощутил тот же прилив ярости, что и тогда, когда узнал, что мать скрывала от меня правду. Я все повторял:
– Так нельзя. Нужно сказать Мбусо и Андиле.
– Нет, – отвечала она. – Они не должны узнать.
– Тетушка, но ведь об этом расскажут на международном телевидении. Даже если мы не позволим им смотреть, другие дети в школе… Они ведь как зверята. Это не их вина. Они просто повторяют то, что слышат дома.
