«Ит»: Почему вы живете здесь?
Итан Колей: Мне нравится.
«Ит»: Здесь когда-нибудь бывает скучно?
ИК: Да. Но не очень.
«Ит»: Чем вы еще занимаетесь, кроме работы над книгами?
ИК: Сплю. Ем. Гуляю.
«Ит»: Вы уже начали новую книгу?
ИК: Может быть.
«Ит»: Какую книгу вы читали в последнее время?
ИК: Вероятно, ту, которую я написал последней.
«Ит»: Кого из современных авторов вы обожаете?
ИК: Хммммм.
«Ит»: Кого вы представляете в роли Джейка Хардина (главный персонаж «Бесплодной земли») в фильме по вашему роману?
ИК: Никого. Любого. Может быть, Марлона Брандо.
Из соседней комнаты Коринн Колей (вторая жена автора) кричит: «Как насчет Джефа Бриджеса? Или Клинта Иствуда?»
«Ит»: Если вам присудят Национальную книжную премию или Пулитцеровскую премию, вы ее примете?
ИК: Конечно.
«Ит»: Почему?
ИК: Хорошо для продаж.
«Ит»: Есть какая-нибудь основная тема, которая прослеживается во всех ваших произведениях?
ИК: «Жизнь — суровая штука, только не вступи в коровье дерьмо».
«Ит»: Какой ваш любимый запах?
ИК: «Обсешн» Кельвина Кляйна.
* * *
Разговор с Итаном Колеем…
Это «интервью», напоминавшее выдавливание апельсинового сока из восковых муляжей, состоялось на Рождество и было напечатано, по-моему, в февральском номере «Ит» или в мартовском. Его чуть было совсем не «зарубили», но тут «Бесплодная земля» была награждена какой-то туманной, но высокозначимой французской премией, а Колей получил премию благотворительного Фонда Макартуров.
— Такое нельзя публиковать! — возмутилась Бетси Батлер, хотя мне потребовалось несколько дней, чтобы придать материалу божеский вид.
— Но он именно так и говорит, — возразил я ей. — Или ты хочешь послушать пленки с записью?
— Ну… нет. Нет, благодарю.
Между моими вопросами и его ответами были бесконечные промежутки мертвой тишины, заполненные урчанием в животе, звуками его шагов, когда он ходил взад-вперед, и пересаживаниями поудобней на диване стоимостью в шесть тысяч долларов. Он тер подбородок, гримасничал, мычал в поисках ответа и переспрашивал, так как забывал, о чем я у него спросил. А еще он просто вставал у окна и смотрел в него на… не на что было там смотреть.
Получасовой диалог растянулся на три часовые кассеты. Даже его молчание было бессвязным.
Таким было мое искупление: отправиться туда на Рождество… так мне преподали «урок».
На самом деле я не сильно расстроился по поводу испорченного праздника, хотя, если бы мои надсмотрщики проявили сообразительность, они придумали бы какое-нибудь еще более гнусное наказание, которое меня могло бы действительно задеть. Рождество для меня обычно заключается в том, что я поздно встаю, отправляюсь на метро в Куинс к матери домой, приглашаю ее на «рождественский особый» обед за одиннадцать долларов девяносто девять центов в местную кофейню, затем возвращаюсь в Манхэттен, где, оправившись немного, сажусь на поезд до Массапикуа и ужинаю в обществе Боба и Шейлы Постов, а также моей сестры и ее жениха — мускулистого техасского физиотерапевта. К десерту папа обычно засыпает, Шейла пьет много вина и рассказывает мне о своих подругах из салона красоты, сестра ворчит в мои адрес за то, что я не помогаю ей мыть посуду, а физиотерапевт хочет поскорей убраться, к чертям, оттуда почти так же сильно, как и я. Это, пожалуй, единственное, чем мы похожи друг на друга.
Принимая во внимание перелет первым классом до Рапид-Сити, аренду автомобиля пурпурного цвета марки «Додж Неон», приличные деньги на питание (в краю мерзлой полыни нет трехзвездных заведений, но все же халява есть халява), следует признать, что не такое уж это было наказание…
(Выехав в аэропорт Кеннеди через «Голем Кар Сервис», я проехал мимо дома моей матери и увидел огоньки гирлянды, мигавшие на рождественской елке в окне, на гигантской золотисто-коричневой корочке тоста.)
Если не считать самого интервью. Это было пыткой.
Открывается дверь, и меня встречает маленький человек с приятным лицом, густыми и тщательно уложенными волосами и с ярко-голубыми глазами.
— Я прибыл сюда взять интервью у Итана Колея, — говорю я и протягиваю руку. — Захарий Пост из «Ит».
— Да. Г-г-р-р-р. Хмммм.
Я представлял себе, что он выглядит примерно как Уильям Холден в «Дьявольской бригаде»: долговязый, иссушенный ветрами мужчина, с испещренным морщинами лицом, с синими щелками глаз бейсболиста Теда Уильямса и непокорными серебристыми волосами. Такая фотография помещена на суперобложке его книги на фоне гористого лунного ландшафта. Но Итан Колей больше похож на Ральфа Лорена, чем на Уильяма Холдена.
Я устанавливаю диктофон на кофейном столике «Роше Бобойс» в гостиной. Выглянув в окно, я вижу перед собой бесконечную равнину с расплывчатыми, словно на небрежном рисунке, контурами. На горизонте — горы с покрытыми снегом вершинами и облака, белой пеной продирающиеся сквозь них. Но больше нет ничего: ни домов, ни магазинов, ни людей, ни построек. (Журналист мог бы написать: «Место одновременно невероятно невзрачное и сверхъестественно прекрасное, как и вся поэтическая проза Колея».) Он не просто живет на краю «ничего», он шлепнулся в самый его центр, вдали от всего.
(Нечему и удивляться, что все его книги об одном и том же: с ним никогда ничего не происходит. Да и как бы могло? Нечему случиться вокруг него.)
Я ожидаю увидеть разбитую пишущую машинку «Гермес» или какой-нибудь дребезжащий «Гутенберг», каждый удар по клавише которого напоминает выстрел из помпового ружья, но замечаю современный «Пауэр-Мак 7200» и мощный лазерный принтер. И на стенах не развешены головы лосей, нет медвежьих шкур и пенисов карибу. Вместо них — репродукции кувшинок Моне и вставленные в рамки обложки книг самого Итана.
Колей не желает со мной встречаться, да и мне не очень-то этого хочется, но я здесь, поэтому он просто обязан сделать мое пребывание на ранчо настолько мучительным, насколько это возможно. Если только, конечно, ему не нравится все это на самом деле. Однако своими стонами, ворчанием и гримасами он показывает, что мое общество является для него почти невыносимым. Возможно, так оно и есть.
В середине одной из затянувшихся пауз во время интервью он внезапно вскакивает и произносит: «А вот и она». Я оборачиваюсь и вижу в пятидесяти ярдах белый «рейндж ровер», приближающийся к нам.
Сейчас должна бы появиться приземистая женская фигура, наподобие героинь Джессики Ланг, и завернуть что-нибудь вроде: «Ты — одиночка, аутсайдер, Харлан. Ты никому не нужен в этой своей проклятой жизни», поэтому для меня является полной неожиданностью, когда в комнату входит леди с фигурой, по форме напоминающей бутылочку горчицы. Коринн — его жена-трофей, награда за то, что он кое-кого обошел на финишной прямой.
