«Вообще в царстве ничего не изменилось, кроме разве того, что были еще недовольные самовластием цесаревича, всякая надежда поляков на перемену к лучшему исчезла, даже многие из русских, окружавших цесаревича, приходили доверять мне свои жалобы и общий ропот. Я держался в стороне против этих откровений; но они были так единодушны и так искренни, что невольно побудили во мне чувство сострадания к полякам, а еще более к трудному и жесткому положению государя.
Цесаревич в личном обращении своем с ним всегда представлялся почтительным и покорным подданным; но в отношениях с министрами и даже в разговорах со своими приближенными он нисколько не таил постоянной оппозиции. Малейшее противоречие его досадовало, даже похвалы государя кого-либо из местных чиновников, награжденных по собственному его представлению».
77
В воскресенье, 12 мая, совершался обряд коронования в королевском замке, в зале сената. На одном конце был воздвигнут трон, посреди зала возвышался крест. После того как архиепископ примас произнес молитву, государь возложил на себя императорскую корону, надел порфиру, украсил цепью ордена Белого орла императрицу и принял в руки державу и скипетр.
После прочтения примасом молитвы за короля и благоденствие его державы, государь со скипетром и державою в руках, сопровождаемый августейшими братьями его, великим князем наследником, княгинею Лович и всеми присутствовавшими на коронации сенаторами, нунциями и депутатами прошествовали в собор святого Иоанна, где был воспет благодарственный молебен.
В соборе, под древними сводами которого столько королей польских принимало корону, столько поколений поклонялось своим владыкам, в этот день короновался потомок Петра Великого. На польский престол вступал православный государь. Николай Павлович, при всей его занятости в точном соблюдении обряда, не мог не заметить отчуждения, с которым его встречало католическое духовенство. Вознося молитвы о возведении на польский престол русского государя, они отводили от него глаза, а если кто и смотрел, то эти взгляды были холодны.
Когда император Николай I вернулся в свои комнаты, он тут же позвал к себе Бенкендорфа. Граф зашел со смущенным видом. Николай Павлович при виде его душевного смущения, потрепав по плечу генерал-адъютанта, сказал:
— Ты не робей, Александр Христофорович, что сдаем позиции. Это не отступление. Это правила поведения. Мы должны быть терпеливы.
За окнами дворца ликовала Варшава. И никто, ни находящийся в своих комнатах император, ни генерал-адъютант Бенкендорф, ни великие князья, ни жены их не подозревали, что в любую минуту могли оказаться жертвами злодеяний. Провиденье спасло Польшу от подобного позора — в тот вечер между заговорщиками, которые намеревались напасть на дворец, произошел разлад.
* * *
Балы, иллюминации, военные разводы и народные гуляния не прерывались. 16 мая для народа было устроено угощение на Уяздовском поле. Государь с государыней из особой беседки, украшенной цветами, над куполом которой возвышался орел, любовались увеселением народа. Позднее императрица в экипаже, а государь верхом на лошади, со свитою объехали всю площадь. Там на ста длинных столах с белыми скатертями были расставлены кушанья, а напитки разливались подле столов и били фонтанами.
Все присутствующие на празднике обращая внимание на императора Николая Павловича и цесаревича Константина Павловича, замечали полное согласие между ними. Никто и не догадывался, как тяготило цесаревича пребывание государя в Варшаве. Он, привыкший в продолжение почти пятнадцати лет не нести никаких обязанностей, кроме тех, которые сам на себя возлагал как первое лицо, вынужден был подавать пример покорности. Николай Павлович видел это смущение и переживал. Он должен был избирать средний путь между двумя крайними: надо было или поссориться со старшим братом, которого он сам некогда признал своим монархом, но уступившем ему трон, или же отдавая предпочтение братским связям перед благосостоянием края, уронить себя в глазах польских подданных.
17 июня из Варшавы выехала императрица Александра Федоровна. Через два дня, после маневра войсками, собранными под Варшавой, отправился в путь государь. Николай Павлович и Константин Павлович обнялись на прощание.
Погостив в Берлине, вновь проезжая через Варшаву, император получил приглашение от княгини Чарторыжской остановиться у нее в Пулавском замке. Странный образ приглашения смутил его, и Николай Павлович отказался от встречи. Позднее, переправившись через Вислу, он встретился с княгиней. Она сама подошла и повторила свое приглашение. Отказ императора вверг в гнев княгиню. Расставаясь с государем, она злобно произнесла: «Ах! Вы меня жестоко огорчили, и я не прощу вам этого вовек!»
В Россию государь возвращались опять с Бенкендорфом. Николай Павлович часто вспоминал загадочное появление княгини Чарторыжской, ее проклятие. Александр Христофорович всячески успокаивал впечатлительного государя, рассказывая ему забавные истории из жизни петербургского света.
Как бы ни старался граф повлиять на настроение своего спутника, император продолжал выражать недовольство поездкой в Польшу. Он сердился на себя, а более всего — на старшего брата Константина. Чувствовал неловкость русского монарха в королевстве, зло либеральной и преждевременной организации этого края, которую присягнул охранять. Понимая тяжелый характер цесаревича, зная о недовольстве им среди большинства поляков, Николай Павлович считал, что присутствие его в Польше необходимо, хотя бы для перевеса притязаний польской аристократии.
На пути в Петербург 23 июня Николай Павлович впервые как император посетил Киев, в котором не был с 1816 года. Прибыв вечером, он проехал к Лавре, где государя ожидал митрополит Евгений с братией.
Побывав на литургии в Софийском соборе, Николай Павлович помолился за успех дела в русско-турецкой войне. Он знал по сообщениям из театра военных действий, что армия понесла большие потери, солдаты и офицеры устали, но в письмах своих к Дибичу уверял держаться, зная, что дипломаты Англии, Франции и Австрии обсуждают условия переговоров по прекращению войны между Россией и Турцией.
Армия Дибича 5 июля 1829 года перешла через Балканы. Турецкие города сдавались без сопротивления. 4 августа после получения очередной вести о победе русских войск, Николай I писал Дибичу: «Любезный друг, с какою радостью я могу сказать вам: спасибо, Забалканский, — название это принадлежит вам по праву, и я даровал его вам от всего сердца. Но прежде всего, да будет тысячекрат благословен Господь за Его столь явное вам содействие, признаем Его покровительство во всем, что случается для нас счастливого…»
Вести о победах русского оружия поступали и из Азии. Граф Паскевич взял Эрзерум. Государь писал своему бывшему наставнику: «Трудно мне выразить, любезный мой Иван Федорович, с каким душевным удовольствием получил я известия, привезенные Дадиановым и Фелькерзамом. Вы все сделали, что можно только ждать после продолжительной и трудной кампании и все сделали в 14 дней; вы вновь прославили имя русское, храброе наше войско и сами приобрели новую, неувядаемую славу; да будет награда вам — первая степень Георгия — памятником для вас и для войск, вами предводительствуемых, славных ваших подвигов и того уважения, которое с искренней дружбой и благодарностью моей навеки вам. Изъявите всем мое совершенное удовольствие и признательность; поведение войск после победы мне столь же приятно, сколь славнейшие подвиги военные; оно стоит побед влиянием в пользу нашу… Сего вечера получил я рапорт Ивана Ивановича из Айдоса… Вопрос, чего хочет султан? Казалось бы, правда, и этого довольно, но товарищ Махмуд упрям; зато мои Иван Федорович и Иван Иванович его прошколят досыта».
