— Тогда сказывай, — кивнул головой государь и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету.
— В 1819 году было принято решение снарядить экспедицию к восточному берегу Каспийского моря для составления географического описания берегов, разведки полезных ископаемых, изучения возможных путей в Индию и положения начала торговых и дипломатических отношений с туркменами с попыткой проникновения в Хиву. Главой экспедиции был назначен майор Пономарев, а заместителем придан от Генерального штаба капитан Муравьев.
В течение полутора месяцев, пока обследовалось побережье, капитан Муравьев проводил время в поездках в глубь земли и переговорах со старейшинами туркмен-иомудов, а потом направился в Хиву. В пути проводники всем встречным показывали русского офицера, как пленного. Миновав хивинскую границу, капитан дал знать ханским чиновникам, что хочет вести переговоры с ханом.
Больше месяца Муравьева держали в крепости, не давая возможности подать весточку на каспийский берег в экспедицию. 16 ноября было получено приглашение хана приехать в Хиву и 17-го он оказался в пределах одного из самых таинственных городов Средней Азии.
В тот же день Муравьева посетили высшие чиновники ханства, а еще через три дня состоялась аудиенция у хана. Во время переговоров Николай Николаевич предложил хану заключить военный союз с Россией и организовать совместную охрану караванов.
21 ноября Муравьев отправился в обратный путь. Месяц спустя после его отъезда, в Баку прибыло посольство хивинского хана. За выполнение этого поручения в 1820 году Муравьев был произведен в полковники.
— С этого бы ты, Алексей Федорович, и начинал, — улыбнулся император, все время внимательно слушавший Орлова. — Раз уж он хивинского хана уговорил, то с заданием справится.
* * *
Генерал-лейтенант Муравьев собирался 18 октября выехать из Петербурга к своей 24-й пехотной дивизии, квартира которой была в Тульчине. Перед отъездом докладною запиской он просил военного министра Чернышева уведомления, когда можно будет представиться государю, с тем чтобы откланяться. Пока же Николай Николаевич намеревался навестить близких знакомых, дабы проститься с ними.
Генерал-адъютант Бенкендорф встретил Муравьева на крыльце дома.
— Когда в путь? — весело поблескивая глубоко посаженными глазами, спросил он.
— Вот дождусь приема государя и 18-го сразу в Тульчин, — стараясь придать себе беспечный вид, ответил Муравьев.
— Так же нет! — сказал Александр Христофорович. — Вы не едете в Тульчин. Я могу вам сие утвердительно сказать.
Бенкендорф спустился с крыльца и направился к генералу. На тонких волнистых губах генерал-адъютанта играла улыбка.
— Куда же так? — генерал-лейтенант оторопело смотрел на главного жандарма империи, стараясь успокоить себя, что слова соседа просто затеянная им словесная игра.
— Я не вправе вам сего сказать, — отвечал Бенкендорф, потирая ладонью высокий лоб, венчанный редким хохолком сбитых вверх волос, словно сомневаясь в правильности умолчания секрета. — Но вы имеете от государя весьма лестное поручение, важное, великое.
— В какую сторону?
— Ничего не могу вам сказать, — потупив взгляд, признался Александр Христофорович и тут же поторопился успокоить генерала. — Вы не волнуйтесь. Сие вероятно сегодня узнаете.
— Какого рода? — спросил опять Муравьев. — Будут пушки?
— Может кончиться и пушками, — продолжал сохранять загадочность на лице, Бенкендорф. — Дело сие совсем необыкновенное, и можно только вас поздравить с доверенностью, которую вам в сем случае оказывает государь.
Вернувшись к вечеру домой, Муравьев нашел уведомление от дежурного генерала Клейнмихеля, в котором сообщалось, что по воле государя генерал остается в Петербурге по надобности службы впредь до особого назначения.
107
Вскоре он получил записку от военного министра, которой приглашался заехать к графу Нессельроде.
Министр иностранных дел был немногословен. Нессельроде сказал, что поручение его будет заключаться в угрозе, которою государь желал устрашить египетского пашу, восставшего против султана. Карл Васильевич говорил о возможном падении Турецкой империи. О необходимости предотвратить распад соседнего государства, ибо России нужна слабая Порта. Перед Муравьевым было поставлено две задачи: первая — убедить султана в дружбе и расположении государя и склонить его к допущению посланника в Александрию; вторая заключалась в угрожении паше и склонении его к покорности султану, не входя в какие-либо посредничества для их примирения.
Слух о назначении Муравьева уже распространялся по Петербургу, а его все еще не отправляли. Наконец 30 октября генерал- лейтенанта потребовал к себе государь.
Николай Павлович сразу же при встрече спросил Муравьева, довольно ли много читал он об отношениях России с Турцией и Египтом и как понимает суть инструкции, выданной ему Нессельроде.
Николай Николаевич начал убеждать государя, мол, постарается исполнить его приказание, но запнувшись в конце своей сбивчивой речи, смело сказал:
— Если ваше величество позволяете мне изложить мои мысли, то я осмелился бы объяснить те средства, которые бы я полагал удобными, дабы остановить успехи Ибрагим-паши, не вводя войск наших в Турецкие владения.
— Какие? Какие? Говори! — нетерпеливо проговорил император.
— Можно склонить персиян к войне с египтянами и тем отвлечь внимание их от Турции, по крайней мере, дать Турции время оправиться, — осторожно сказал Муравьев.
— У нас нет в правилах ссорить между собой соседей своих, — нахмурился Николай Павлович, но продолжал с интересом смотреть на генерала.
— Оно бы не было в виде ссоры. Я полагаю, что Персия, как дружественная держава, приняла бы с признательностью предостережение такого рода; ибо нет сомнения, что Мехмед-Али, своими победами, будет иметь сильное влияние и на соседственные области Персии, — продолжал генерал.
— Это справедливо, — подумав, ответил император, — АбассМирза предлагал мне уже услуги свои, но он сейчас в Корасане.
Государь подошел к Муравьеву, взял его за плечи, повел к окну и доверительным тоном продолжил: — Тебе я поручаю дело сие, как человеку, на твердость коего я совершенно надеюсь. Я бы не хотел посылать войск своих и желаю, чтобы распря их кончилась. Султан Махмуд дурак, корчит из себя Петра Великого, да неудачно, и мне очень выгодно, чтобы он сидел на престоле турецком. Он мне ныне пожаловал портрет свой, за что я ему крайне благодарен. Он ко мне очень милостив, и я ему хочу показать свою дружбу. Надобно защитить Константинополь от нашествия Мехмеда-Али. Вся эта война есть последствие возмутительного духа, царствующего ныне в Европе, и в особенности во Франции. Самое завоевание Алжирии есть действие сих беспокойных голов, которые к тому склонили бедного Карла Х… Ныне они далее распространили влияние свое: они воздвигли войну Египетскую, и с завоеванием Константинополя мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без Отечества, изгнанных всеми благоустроенными обществами, которые не могут остаться в спокойствии.
