Я на цыпочках поднялся на крыльцо, приложил ухо к двери. Потом спустился, шмыгнул к окну. На узкую кайму фундамента можно было подняться, если за что-нибудь держаться. Но тут держаться было не за что. Я стоял на земле, тянулся вверх, словно пионер, мечтающий вырасти.
Шторы были плотно задернуты. Я сунулся за угол. Там имелось еще одно окно, дальше — глухая стена. Свалка мусора между стеной и забором — как мило. Груды досок, ржавые бочки, ведра, цемент в мешках, просроченный еще до перестройки. До окна еще можно добраться, дальше — только через зловонную баррикаду. Во всяком случае, можно не опасаться, что фигурант сбежит этим путем.
Под окном очень кстати оказался мешок с задубевшим цементом. Я встал на него, прильнул к щели между занавесками.
В квартире горел тусклый свет. Внутри поскрипывали половицы, скрипели дверцы шкафа. В поле зрения была стена, обои с которой облетали, словно последние листья в октябре. Что-то мелькнуло — я затаил дыхание. Звякнула чашка, полилась жидкость. Показался силуэт: умеренно небритое лицо, нос с горбинкой. Тот самый тип, которому сегодня не повезло…
Я различал его тяжелое дыхание, он жадно пил из чашки, срыгнул. Потом, ссутулившись, куда-то побрел. Протяжно заскрипели кроватные пружины — мужчина принял горизонтальное положение. На минуточку или до утра — кто ж его знает? Но в ближайшее время он точно никуда не собирался…
Я спустился на землю, завернул за угол и прижался к стене. У пьяных соседей вдруг стало тихо. Всхрапнул алкаш, сдавленно хрюкнула сожительница. За домами жила своей размеренной ночной жизнью железная дорога. И что дальше? По тротуару вдоль Железнодорожной прошла компания — трезвая, но шумная. Снова стало тихо. Я оторвался от стены, добрался до крыльца, встал и начал думать. Постучать? Представиться полицейским, коммунальным работником, разносчиком пиццы… Да не важно! Добровольно он никуда не поедет. Скорее всего, кинется в драку. Если нет, попытается скрыться или запереться в доме. А если он вооружен? Даже если вырублю его — в одиночку грузить такую тушу в машину, везти через весь город. Полномочий никаких, хотя именно это меня меньше всего волновало. Обращаться в полицию — предельно глупо. Хотя…
По улице с ревом пронеслась машина. Я вздрогнул, непроизвольно подался к перилам крыльца. А нервишки-то у вас — дрянь, Никита Андреевич…
Что я там подумал про полицию? Мысль была занимательная, смелая. Я отступал к тополям, оставляя в поле зрения крыльцо. Пристроился в темном уголке, стал исследовать адресную книгу своего смартфона. Я несколько раз оказывал добрые услуги родной полиции, так почему я не вправе рассчитывать на взаимность?
Голос у Вадима Кривицкого — моего незабвенного однокашника и заместителя начальника уголовного розыска Железнодорожного района — был напряженный и недовольный.
— Представляться надо? — на всякий случай спросил я.
— Можете не представляться, гражданин Ветров, — разрешил Вадим. — Ваша ехидная физиономия — на весь мой новый пятидюймовый смартфон.
— Вы просто такую поставили, — объяснил я. — Из вредности. И не хуже других знаете, что у меня открытое, приветливое и располагающее к откровенности лицо.
— Это какой же откровенности ты хочешь от меня в половине двенадцатого ночи? — насторожился Кривицкий. — Не находишь, что время позднее?
— Раньше не было смысла, — объяснил я. — Ты же еще не спишь?
— Короче, Никита, — рассердился офицер полиции.
— Просвети меня, Вадим. Я совершенно случайно вспомнил, что ты живешь в Челюскинском жилом массиве… Вернее, раньше ты в нем жил, мы бегали к тебе играть в карты, пить пиво, однажды привели каких-то девочек, которые чуть не обчистили квартиру… Я помню твою бабушку, твоих родителей…
— Не поверишь, я по-прежнему живу в этом занюханном жилмассиве, — вздохнул Кривицкий. — Та же самая квартира на четвертом этаже, бабушки и родителей давно нет, зато есть жена и двенадцатилетний отпрыск, которого с трудом оторвали от игровой приставки и уложили спать.
— Мало взяток берешь, — объяснил я. — Брал бы больше — жил бы в своем коттедже в сосновом бору. Прости, вырвалось. Это дом номер два — такая длинная кишка вдоль дороги, за которой начинается железнодорожная клоака?
— Ну…
— Замечательно, — восхитился я, — значит, именно на него я сейчас любуюсь. Большая просьба, Вадим…
Я изложил ситуацию, опустив некоторые подробности, а также то, что офицерам полиции знать не рекомендуется. Зато обстоятельно описал, где нахожусь и как сюда подойти.
— Ну, знаешь, это ни в какие ворота, — рассердился Кривицкий. — Ты нагло злоупотребляешь нашим знакомством. Во-первых, мне плевать, кого ты выслеживаешь и что ему инкриминируешь. Во-вторых, уже поздно, обращайся завтра — приди и напиши заявление. В-третьих, мне вообще не до тебя, я лежу в постели, через минуту жена выйдет из душа, и мы с ней…
— Будете ругаться, я знаю, — перебил я. — Муж с женой всегда ругаются, когда живут вместе тринадцать лет. И сегодняшний вечер ничем не отличается от вчерашнего, и вся надежда только на завтрашний, ведь надо верить в лучшее. Вадим, пожертвуй часом, это очень важно, — взмолился я. — Даже меньше, это совсем рядом. Возьми оружие, служебное удостоверение — фигурант должен видеть полицейские корочки, тогда поймет, что все серьезно. А Сергей Борисович Якушин в долгу не останется…
— Минуточку, — насторожился Вадим. — Ты не сказал, что работаешь на Якушина.
— Вот, говорю, — неохотно признал я. — Ладно, если жена тебе важнее, я позвоню другому товарищу. Есть у меня на примете еще один.
— Ну, ты и змей, — крякнул Вадим. — Ладно, жди. Минут через восемь буду.
Именно это мне и требовалось. Я убрал телефон, побежал, пригнувшись, обратно к крыльцу, присел на корточки за перила. Занавески не шевелились, по ним блуждали отблески света. Возможно, фигурант уснул, забыв выключить свет. Попытка поджечь музей — разве не повод к задержанию? Субъект мутный, испытывает нездоровый интерес к музею, ударил женщину…
Тополя вдоль дороги идеально глушили звуки. Эффект глушения пропадал, лишь когда источник шума оказывался между деревьями. Я проворонил опасность, пребывая в блаженном ничегонеделании! Машина свернула с Железнодорожной улицы и устремилась в узкий проезд! Яркий ксенон резанул по глазам. Ошеломленный, я растянулся за крыльцом. Надо же, подставился. Я поздно зажмурился, зайчики прыгали в глазах. Кривицкий решил с шиком? Глупо, зачем садиться в машину, выводить с парковки, если здесь пешком идти полторы минуты?
Машина встала перед крыльцом, погасли фары. Но двигатель продолжал работать — плавно урчал, издавал утробные шипяще-свистящие звуки. Марку машины я не разглядел, что-то невысокое, удлиненное, вроде седана. У Кривицкого — кроссовер. Я скорчился за крыльцом, сжался в пружину. Меня могли заметить, когда я, ослепленный, хлопал глазами. Хотя совсем не обязательно…
Распахнулись двери, вышел «экипаж машины боевой». Их было двое — один повыше, другой пониже. Что-то шевельнулось в памяти. Я рискнул приподняться. В глазах метались огни, но окончательно я все же не ослеп. «Тарапунька и Штепсель»! А рядом их верный боевой друг «Шевроле-Камаро», о котором столько говорили в течение дня! Вихрь мыслей в голове. Их не было у крематория, но они знают, где обитает фигурант, прибыли по его душу, впрочем, это совсем не значит, что с враждебными намерениями. Он работает на них, что тут непонятного? Знали, что он должен вечером что-то проделать, а к ночи появится дома…
